Воины Карла XII - [17]

ПОЛТАВА

Первого мая фельдмаршал Реншильд давал ужин, а за ужином полковнику Апельгрену кровь ударила в голову, он стал настырным, начал катать шарики из хлеба и дико вращать глазами.

— А не может ли ваша светлость объяснить, почему Полтаву надлежит так срочно подвергнуть осаде?

— Его Величество желает поразвлечься, прежде чем к нам на подмогу придут татары и поляки.

— Но ведь мы-то знаем, что никто не придет. Европа мало-помалу забывает про наш двор в духе а ля Диоген с его не покидающими седла министрами, дерущимися на шпагах канцеляристами, нетвердо стоящими на ногах камергерами, не говоря уже о почетных креслах на древесных пнях… про наш двор с дворцами из парусины, с лепешками и жидким пивом за королевской трапезой.

— Его Величество желает, покуда он жив, упражняться в искусстве осады и наслаждаться бивачной жизнью. Так что время у нас еще есть. Полтава — не более как жалкая, вшивая крепостенка, она сдастся после первого же выстрела.

Фельдмаршал внезапно умолк и выронил вилку.

— Мне думается, они там, в крепости, совершенно сошли с ума и намерены защищаться.

Он выбежал из шатра и вскочил в седло, за ним встали и все остальные, ибо до их слуха донеслась непрерывная стрельба.

Русские сторожевые посты вокруг вала имели привычку с наступлением темноты громко и протяжно выкликать: «Хлеб да соль, хлеб да соль!»

Под эти крики полковник Гилленрок, чьего приближения никто не слышал, начал открывать ходы в окопах и выставлять прикрытие, но в то же самое время через поле промчался король, на бегу отдавая громкие приказы своему генерал-адъютанту. Поскольку он держал перед грудью обнаженный меч, бег отнюдь не делал его смешным. Гилленрок попросил короля не кричать так громко, чтобы раньше времени не встревожить противника, но не успел он до конца выговорить свою просьбу, как посты один за другим смолкли и сразу начали зажигать огни и стрелять. Светящиеся ядра взлетали кверху, бросая свои отсветы на холмы и поля, отражаясь в торопливых водах Ворсклы. Запорожцы, работавшие у Гилленрока, бросились врассыпную от своих лопат и другого шанцевого инструмента, а шведские солдаты, которые подгоняли их, ударяя плоской стороной сабель по меховым тулупам, под конец и сами припустили бегом, а потом попадали на землю.

Вот так началась перестрелка.

— Вы только поглядите, — сказал Гилленрок, стоявший с королем и Маленьким принцем за деревом. Такое великое смятение может вызвать столь ничтожный инцидент, отчего я и беру на себя смелость предложить Вашему Величеству вообще отказаться от осады. К моей мольбе присоединятся измученные войска и все ваши несчастные верноподданные. Почему нас не послали сюда зимой, когда было проще простого взять этот город? Теперь гарнизон крепости с каждым днем становится многочисленнее, а к ним на подмогу спешит все вражеское войско. Мы же располагаем лишь тридцатью орудиями, порох уже многократно отсырел и снова высох, а потому снаряды вылетают из дула лишь на крохотное расстояние.

— Все вздор, вздор и чепуха! Мы уже много чего прострелили нашими снарядами, не одно бревно, потолще, чем штурмфалы.

— Но здесь-то нам понадобится прострелить многие сотни бревен.

— Кто может прострелить одно, тот прострелит и сотню. Мы как раз и должны совершить нечто из ряда вон выходящее, это принесет нам честь и славу. Теперь запорожцам надо доказать, что они могут продолжать свою работу без малейшего риска.

Король взял под мышку свой боевой меч и вышел в поле, под град пуль. За ним следовал Маленький принц, бледный, но прямой и торжественный, словно отрок былых времен в праздничном шествии к жертвеннику.

Два толстых столба подобно кольям палисада были врыты в землю подле открытой траншеи. Тут король и остановился возле дегтярной плошки, свет которой открывал его крагу. Маленький принц пугливо поглядел на короля, и рука его, сотрясаемая едва заметной дрожью, скользнула по эфесу сабли вверх и вниз, вверх и вниз. Затем он вскарабкался на один из столбов и встал на нем, свесив руки. Тут некий унтер-офицер, которого прозвали Мортен-Проповедник, вскарабкался на другой столб. У него было смуглое, вырубленное лицо, черные волосы и медные серьги в ушах. Недвижно, будто две раскрашенные придорожные фигуры деревянных святых в какой-нибудь католической стране, стояли они, каждый на своем столбе, как два стража позади своего короля, а лютующие русские направили грубы, пушки и мушкеты на это необычное зрелище. Поскольку ни один из столпников не желал унизиться до того, чтобы первым слезть на землю, оба продолжали стоять в той же позиции. Кругом словно свистели розги и шпицрутены, словно завывала буря, а пушечные ядра подбрасывали в воздух песок и дерн. Все гремело и сверкало, земля дрожала, будто испуганная лошадь, и летали по воздуху мелкие камни и щепки.

— Король здесь! Сейчас его подстрелят!! — взревели солдаты и ринулись вперед, увлекая за собой запорожцев. Последние же снова схватились за лопаты и снова начали вырубать куски дерна, отрывая окопы, куда можно было лечь и укрыться от огня.

А король так и стоял в неверном свете смоляных плошек, Его Величество для князей и генералов, он же друг-товарищ для солдат, он же рыцарь с большой дороги, король и философ в одном лице. Весь день его посещали мрачные воспоминания. Вспоминал он Акселя Хорда, которого по нечаянности сам же и убил, и Клинковстрёма, друга юных дней, пораженного вражеской пулей. Не то чтобы ему недоставало кого-то из них, но и забыть их окровавленные одежды он тоже не мог. Когда ушей его коснулся свист пуль, в нем проснулось все богоборческое легкомыслие отроческих лет и прогнало прочь тягостные мысли. Он уже до дна осушил кубок военных приключений, теперь же напиток с каждым днем следовало все сильней посыпать порохом, чтоб не казался безвкусным. С тех пор, как шумные военные победы стали реже выпадать на его долю, он начал относиться к ним более рассудительно и трезво. Правда, он и теперь иногда заводил речь о том, что хотел бы стоять во главе больших государств, но для того, преимущественно, чтобы эти государства ежедневно поставляли ему сотни новых, храбрых воинов. Он ни на минуту не забывал, что каждое мгновение могло стать для него последним, раз уж наступала пора невезения… и сколь бы сильным ни было желание погибнуть героической смертью… Желание и рядом сознание, что все это в твоей власти, но вместо того потерпеть неудачу и стать посмешищем, потому что другие не хотят больше за ним следовать… Все это смела осень жизни своим ледяным дыханием. Он же хотел попытаться еще раз, хотел доказать, что и по сей день остается избранником, взысканным милостью Божьей. Но, ежели он заблуждается, тогда лучше всего ему пасть, как последнему солдату.