Воины Карла XII - [15]

— Ты говоришь, что его солнце уже клонится к закату! Ты видишь предзнаменования! Он не может больше произнести ни единого слова, не начав при этом хвастаться, как последний обозник.

— Нетрудно быть смиренным, когда все наперебой тебя восхваляют.

Мазепа с видом гордого презрения откинул свою покрытую седыми кудрями голову и галопом поскакал к королю, который приподнял шляпу и все ниже склонялся к луке седла.

Вокруг галдели генералы, да так громко, чтобы король не мог их не услышать.

— Когда я попаду в Москву, — сказал Андрее Лагеркрона, — я пущу на леи своих кавалерийских брюк ночной колпак русского царя.

— Постыдись! — воскликнул Аксель Спарре, — существует старая легенда, по который один из семейства Спарре когда-нибудь будет владеть Кремлем.

— Эй, сюда! — завопили прапорщики, — стреляйте на месте каждого, кто осмелится помешать столь возвышенному и великому князю делать то, что он сочтет нужным.

Король же смеялся и тараторил:

— Пусть русские хорошенько побегают! Пусть бегут!

Но едва звуки его голоса переставали долетать до остальных, выражение их лиц менялось, сами они становились мрачными и неуверенными.

— Ваше величество! — сверкая глазами, вскричал Мазепа на своей безупречной латыни. — Да продвинется ваше победоносное оружие так далеко, чтобы в один прекрасный день вас отделяло от Азии не более чем восемь миль.

— Это мы передоверим ученым, — развеселился король, подыскивая, хоть и не без труда, латинские слова и не отводя глаз от белых, красиво жестикулирующих рук Мазепы, — если граница и впрямь недалеко, нам придется дойти до нее, чтобы потом можно было сказать, что и в Азии мы побывали тоже.

Голоса удалились, а священник придержал своего коня.

— Азия, — пробормотал он, — к сожалению, Азия вовсе не лежит посреди Европы. А впрочем, скачите туда, скачите туда, дорогие мои авантюристы. Я столько раз на своем веку менял имя и платье, что ни одному из шведов уже не докопаться, кто же я собственно такой. Но не забывайте при этом, что именно оборванный монах, что именно бродяга был посланником Мазепы, который после хитрых переговоров возложил свои посиневшие от холода персты на вашу судьбу и судьбу вашего полубога, указав вам путь в дикие края. Ты прав, король Кароль, и ты, Мазепа, тоже, в конце концов все, что ни совершается на этом свете, зависит от одного-единственного человека.

Снег валил по-прежнему, он же по-прежнему сидел на своем тощем одре, покуда мимо него проходили батальоны, сидел молча и терпеливо. Когда последние ратники обернулись и поглядели на незнакомого им одинокого всадника и увидели его маленькую, приплюснутую голову, напоминавшую череп, ужас охватил их и заставил ускорить шаги.

ЧИСТАЯ БЕЛАЯ РУБАШКА

Солдату Бенгту Гетингу пронзила грудь казачья пика. Товарищи уложили раненого в лесочке на подстилку из хвороста, а пастор Рабениус причастил его. Дело было на заледеневших просторах под стенами Веперика, где завывал пронзительный норд, срывая с кустов и деревьев сухую листву.

— Господь да примет тебя, — тихо, с отеческой лаской в голосе прошептал Рабениус. — Готов ли ты после славного завершения дневных трудов уйти отсюда?

Бенгт Гетинг лежал, стиснув кулаки, и истекал кровью. Суровые глаза его были широко распахнуты, костлявое и жесткое лицо до того задубело от солнца и мороза, что смертная, синеватая бледность видна была только на губах.

— Нет, — отвечал он.

— Я впервые слышу исходящее из твоих уст слово, Бенгт Гетинг.

Умирающий еще крепче сжал кулаки и прикусил губы, которые против его воли открывались, выпуская слова.

— Уж один-то раз в жизни даже самому жалкому и оборванному изо всех солдат дозволяется хоть что-то сказать.

Он приподнялся на локтях и издал пронзительный крик, и Рабениус не мог бы сказать, какая мука его породила, душевная или телесная. Он опустил на землю кубок и прикрыл его носовым платком, чтобы не нападала в вино летящая по воздуху листва.

— И вот это, — пробормотал он, прижав ладони ко лбу, — и вот это, я, слуга Христов, должен выслушивать утро за утром, вечер за вечером.

Солдаты пробивались между кустами со всех сторон, чтобы увидеть и услышать умирающего, но капитан их разгневался и преградил им путь выдернутой из ножен саблей.

— А ну, подвяжите ему рот платком! — приказал капитан, — он всегда был в батальоне самый строптивый. Я ничуть не бесчеловечнее остальных людей, но я должен честно нести свою службу, а у меня под началом оказалась куча новых и необученных солдат, которых привел Левенгаупт. Новичков испугали его стоны, и теперь они отказываются идти вперед…Вы почему меня не слушаете? Здесь я командую!

Рабениус сделал к нему шаг, и целый венок желтых листьев облепил его белый курчавый парик.

— Капитан, — так начал он, — возле смертного одра командует один лишь Божий слуга, а слуга этот, исполнясь милосердия, предает бразды правления в руки самого умирающего. Три года я мог наблюдать, как Бенгт Гетинг шагает в солдатских рядах, но ни разу я не мог наблюдать, чтобы этот самый Бенгт перекинулся хоть с кем-нибудь хоть единым словом. Теперь, когда он готов предстать пред Божьим престолом, ни один человек на всем белом свете не вправе более принуждать его к молчанию.