Воинство ангелов - [152]

И в рассветном сумраке мне вновь почудился Тобайес, идущий ко мне, как шел он в гостинице в день нашей свадьбы — шел медленно, сияя своей белизной и наготой, твердо ставя белые ноги и улыбаясь.

Нет, это уж чересчур. Я не понимала своих чувств, не знала, что с нами будет.

Единственное известное мне было то, что с Тобайесом мы будем по-прежнему вместе, потому что примирение между нами уже произошло. Как только просочился слух о неудавшемся самоубийстве и еще неведомо было, что к этому причастен он, Тобайес пришел ко мне и все рассказал начистоту, добавив:

— Кажется, я утратил способность приносить добро кому бы то ни было. Но по крайней мере я вернусь к тебе, если ты меня примешь. Потому что ты, моя Крошка Мэнти, для меня все на свете.

Он также был для меня всем на свете, но примирение, которое могло стать радостным началом новой жизни, таковым не стало. Несмотря на ложь, которой я убаюкивала себя, где-то в темной глубине самой сердцевины существа я чувствовала, что слезы наши, как влага, пролитая на раскаленный песок пустыни, моментально впитываются пустотой и так же бесполезны, как эта влага, а ласки наши непонятны, как шарада. Все это я знала, потому что прекрасно понимала неотвратимость примирения.

Оно было неотвратимым, ибо, не сказав ему: «Знаешь, я ведь однажды убежала от тебя», я вынуждена была по слепой логике вещей терпеть и его бесчисленные бегства.

Но ни ему, ни себе я в этом не призналась.

И мы скрылись, перебравшись в Силлс-Кроссинг в Канзасе. Трудные времена, вызванные биржевой паникой, подходили к концу, и у Тобайеса появилась кое-какая адвокатская практика. К тому же, у него были небольшие средства, доставшиеся ему по завещанию от матери, так что нужды мы не испытывали. Он был со мной так нежен, так предупредителен, так спешил исполнить все мои желания и прихоти, что я не могла не чувствовать себя счастливой, счастливой, несмотря на редкие минуты мрака, когда я подавляла в себе желание жестоко обидеть его, заставив тем самым сбросить маску любви и внимательности, показать свое истинное неприязненное ко мне отношение, которое, как казалось мне, по крайней мере в такие минуты, преобладало в душе Тобайеса.

И тогда я думала, как хорошо было бы, если б он все-таки убежал с Айрин Колфел, и тешила себя, находя в этой мечте грустное удовлетворение, ибо справедливость в таком случае восторжествовала бы и Тобайес с Айрин рука об руку направились бы к светлым вершинам идеального, и достигли бы их, вкусив блаженства и красоты, оставив меня внизу — умирать.

Но он не оставил меня умирать. Он был со мной, и был ко мне добр, и усердно занимался юриспруденцией, и корпел, ночь за ночью, в своем кабинете над книгой, которая, по его словам, должна была прояснить глубинную Идею нашей Истории.

Потом умер Леонидас Сиерс. Умер, не оставив по завещанию ни цента Тобайесу, единственному своему отпрыску. Причина такого решения была сформулирована им четко: «Не из-за его вольнодумства или недостатка сыновней почтительности. Но ввиду непонимания им обязательств, налагаемых богатством».

— Да, — сказал Тобайес. — Он намекает на «Великое предательство». — Он аккуратно сложил письмо из Бостона от поверенного его отца. — Что ж, — добавил он хмыкнув, — не дождался он моей новой книги!

И Тобайес вернулся к своим занятиям — адвокатуре и книге — и был по-прежнему добр ко мне и ласков к детям, и все было как всегда, потому что о деньгах он вообще заботился мало, а я, как ни странно, даже рада была, что отец обделил его наследством, потому что так, мне казалось, он полностью переходит в мое владение, что подтверждается документально.

Но как же я оказалась слепа! Потому что тонко, очень тонко действуя орудием осуждения, старый Сиерс оторвал от меня Тобайеса и сделал его игрушкой в руках взыскательной и капризной богини Успеха. А возможно, то были руки другого бога, бога-близнеца, называемого Поражением, чей культ еще строже и загадочнее. И Тобайес, даже работавший за закрытой дверью кабинета над книгой о пороках нашего времени, сам стал порождением этого времени, потому что однажды вечером, не заходя в кабинет, он сказал:

— Я тут познакомился с неким мистером Лоусоном, человеком весьма сведущим, не нашего круга, но сведущим в вопросах местной экономики и ее перспектив. Кажется, здесь затевается строительство железнодорожной ветки до Мордена. Есть шанс поучаствовать, то есть, как говорит мистер Лоусон, отхватить свой кусок пирога. — И Тобайес чуть-чуть скривил губу, выражая этим легкую иронию, как мне показалось, не совсем и не только по отношению к мистеру Лоусону. — Одним словом, получить акции на общих основаниях, став соучредителями, а дальше уж, мистер Лоусон говорит, дело техники, и если…

И если б это оказалось правдой, мы могли бы разбогатеть. Но правдой это не оказалось, и мы стали бедны или, по крайней мере, несколько беднее, чем были до тех пор.

Потом Тобайес загорелся идеей сконструировать какую-то особую сноповязалку и создал мастерскую, где работал вечерами и по воскресеньям. Дело продвигалось медленно, хотя и был момент, когда изобретением заинтересовалась крупная компания. Однако в результате Тобайес всерьез занялся техникой и не раз говорил, иронически кривя губу, как делал это, цитируя высказывание мистера Лоусона насчет пирога, что самое важное — это отыскать, в какой именно простой вещи все нуждаются, а тогда остается только придумать ее, и дело с концом. К тому времени я уже обнаружила бутылку виски, которую Тобайес держал в верхнем ящике стола в своей конторе.