Воин в поле одинокий - [7]

Коротенькое праздничное лето…

Как хорошо! Хоть кто-то в мире этом

Не ведал безысходности труда.

В минуту вдохновения её

Создал Господь из воздуха и света

И отпустил. И не спросил совета —

У скучных и жестоких муравьёв.

«Ко мне, любители халявы…»

— Что это, Бэримор?

— Халява, сэр.

Фольклор

Ко мне, любители халявы, —

Вам нынче крупно повезло!

Ведь я не мудрствую лукаво,

Когда налево и направо,

Почтя сие за ремесло,

Дарю пустоты всех изнанок,

Похмелье всех халявных пьянок,

Копытца съеденных овец,

И дырки ото всех баранок,

И пышной глупости венец.

Вот — острословья мокрый порох,

Вот — лучший прошлогодний снег…

И хоть подарок мой не дорог,

Но на халяву хлорка — творог,

Сказал мне умный человек.

Житейской мудрости богатство,

Непререкаемый завет…

И выглядит как святотатство

Халявой спаянному братству

Привычный от плеча привет.

Так пусть хоть что-то, да бесплатно.

Ну, налетайте — раз, два, три!

И даже если, вероятно,

Всё ни к чему — душе приятно:

Халява — что ни говори!

Любопытный

Ой, а что у вас там сзади?

Крылья? Надо же! Не верю!

Повернитесь, бога ради,

Ну-ка, а ведь правда — перья!

Где купили? Не в Апрашке?

Или, может, по наследству?

Чистить их, наверно, тяжко…

Или есть какое средство?

Ну а как вы с ними спите?

Если снять, то ставить где же?

Ну куда же вы летите?

Улетел… Какой невежа!

Ой, а что у вас там сзади?

Неужели хвост? Не верю!

Вот что я скажу вам, дядя:

Хвост приличен только зверю.

Правда, может, нынче модно?

Ну тогда — другое дело!

То есть как это — природный?

То есть как — растёт из тела?

Можно дёрнуть? Ишь ты — крепко!

Не поймёшь, как сделан даже,

И какая тут прицепка…

Ну куда же вы, куда же?!

«Когда ноябрьский день, такой короткий…»

Б. Г. Друяну

Когда ноябрьский день, такой короткий,

Устало месит слякоть во дворе,

С хорошим человеком выпить водки —

Помилуйте, какой же это грех!

А если под хорошую беседу,

А если под хрустящий огурец…

Всё. Решено: я нынче же к Вам еду.

Давайте, что ли, выпьем наконец!

«Помнишь, рвали малину, держа лошадей в поводу…»

Помнишь, рвали малину, держа лошадей в поводу,

Где медвяное лето на щедрых кустах вызревало?

В запылившемся прошлом прозрачный осколок найду,

И взгляну, и вздохну, и ещё улыбнусь, как бывало.

Алый сок на ладонях… Мне в жизни, конечно, везло,

Я назад не пытаюсь попасть по тому же билету.

Просто солнечный зайчик со стремени прыгнул в седло,

И слезятся глаза, непривычные к яркому свету.

«Ветер — безумный дворник…»

Ветер — безумный дворник,

Беглый хмельной острожник,

Всех чердаков затворник,

Вечно слепой художник.

Брови нахмурит гневно,

Спрячет смешок лукавый…

Взмахи метлы — налево,

Взмах топора — направо.

Шлёпая мокрой кистью,

Тонко рисуя тушью,

Ветер подхватит листья,

Ветер подхватит души —

И закружит незряче

Улицей, переулком

По-стариковски плача

У подворотни гулкой.

Дуя в свирель напевно,

Лязгая жестью ржавой…

Душу мою — налево,

Душу твою — направо.

«От любви, от печали, от жалости…»

От любви, от печали, от жалости

Не взяла ни крупинки, ни малости.

Ни добра твоего и ни зла —

Ничего я себе не взяла.

Не кляла, не рыдала заученно,

Только крест на шнурке перекрученном,

Крест нательный на тонком шнурке

Крепко-накрепко сжат в кулаке.

«Зевают подворотни. Тополя…»

…И тополя, как спицы с волчьей шерстью

В старушечьих, почти недвижимых руках…

А. Столяров

Зевают подворотни. Тополя,

Теряя пух, линяют, словно волки.

И чьих-то жизней яркие осколки

Сметает дворник. И опять с нуля

Идёт отсчёт времён, и снова колкий

Ледок с краёв затягивает взгляд.

Но я читать привыкла между строк,

И разбирать совсем иные строки,

И потому завязанный до срока

Судьбы едва заметный узелок

Перерубить с гусарского наскока

Я не смогла. И ты бы вряд ли смог.

Так принимай же гулкие зевки

И тополя в очёсках волчьей пряжи —

Всё то, что междустрочье нам покажет

Написанному явно вопреки.

И то, что всё не сбудется. И даже

То, что твоя рука моей руки

Уж не коснётся…

«Романтики уходят, чтоб вернуться…»

Романтики уходят, чтоб вернуться.

Им нужен за спиною тёплый дом —

Всё, от чего так сладко оттолкнуться,

К чему возврат так сладостен потом.

Им нужно, чтоб в тревоге и печали.

Не отходя от тёмного окна,

Их ждали и, в конце концов, встречали,

Истосковавшись, — мать или жена.

Но есть иные, те, которых мало:

Никто за них не молится в пути,

Никто рукой не машет у причала, —

Они уходят — просто чтоб уйти.

Дано им одиночество как милость…

А может быть, сверкая и грозя,

Им вдруг такая истина открылась,

С которой оставаться здесь — нельзя.

«За поворотом…»

За поворотом

   скрипка вскрикнула: «Ах!» —

Прикоснулся смычок

   к обнажённому нерву.

Снова плакать в чужих руках,

Который раз —

   как будто бы в первый.

Снова, снова

   выплакивать тайну тайн

Толпе многоногой,

   деревьям, птицам,

Ржавому чертополоху окраин,

Чёрным окнам,

   пустым глазницам.

Снова, снова

   отчаянно, горько рыдать —

Острая боль

   взлетает вверх по ступеням.

Жизни — ровно на вдох… Не беда! Не беда…

Слышите? —

   Это и есть — пение.

«Силёнок — на копейку, а герой…»

Силёнок — на копейку, а герой —

Горласт, задирист, прыгает, как мячик…

Парнишке-воробью нельзя иначе,

Особенно весеннею порой.

Чирикает, порхает. Наконец,

У голубя выхватывает лихо

Кусочек сухаря. И воробьиха

В восторге замирает: «Ах, храбрец!».

А рыжий кот, слегка прижмурив глаз,