Воин в поле одинокий - [6]

Не делясь на «вчера» и «сегодня», «потом» и «сейчас»,

Проникая вовнутрь через каждую трещину, щель…

Нет, часы вам не врут. Но отсчёт здесь другой вообще.

Двор меж грудами сора крапивой так густо зарос,

Будто кто-то посеял. И может возникнуть вопрос:

Отчего после нас остаётся крапива, крапива одна.

Нет, ещё — бузина. Оглянитесь же — вот и она.

Это — церковь. Конечно, креста вместе с куполом нет.

Ни свечей, ни икон. Только свет, только воздух и свет.

Вот — остатки погоста, они различимы едва.

На обломке плиты ещё можно нащупать слова

И прочесть по складам: «…приидите ко Мне все тружда…» —

По неровному сколу, чернея, кривится звезда.

Плоть работает в поте. И всё-таки трудится — дух.

Если голос возник, значит, должен возникнуть и слух.

Нас, однако, учили: когда я, как водится, ем,

То, конечно, я — глух; и по-рыбьи, естественно, нем…

Но попробуйте, встаньте вот тут, у пролома в стене,

Со своею душой оглушённою наедине.

И услышите звук — это шёпот прибрежных кустов,

Или голос, срываясь, дрожит от мучительных слов:

«Я — воззвавший, Я — Тот, Кто хотел вас отвлечь от еды,

Я — бескрайняя память, Я — боль самой чистой воды.

Я — воззвавший. Я — Тот, Кто над вечностью строил мосты,

Но зависли они, словно крик Мой, среди пустоты.

И у каждого есть ненадёжный последний пролёт…

Кто услышит Меня? Кто пойдёт по мосту? Кто пройдёт?»

Там, во рву, земляника рассыпана в мокрой траве…

…обратите внимание: крепость — тринадцатый век…

…до райцентра доедем, наверное, около двух…

(«…Я — воззвавший в пустыне,

   Я — только лишь Голос и Слух».)

Но, вгрызаясь камнями, как будто зубцами — пила,

Стены делят пространство, и время, и нас пополам.

И в проходе сквозном ничего, ничего больше нет —

Только воздух и свет, только мост через воздух и свет.

Несовместимость

Все рассматривали зверя,

Непонятного, чужого —

Кто — насмешливо-брезгливо,

Кто — косясь на острый клык.

Попытались хвост измерить,

Дули в нос,

Трубили в уши,

Подпилить хотели когти

И привесили ярлык.

И признали бесполезным,

Непригодным к разведенью —

Ни пушным, ни подседельным,

Ни молочным, ни мясным

Записали в протоколе

Всё по правилам искусства

И затихли, выдыхая

Сизоватый едкий дым.

Зверь дремал. И вдруг от пыли,

Дыма, пота и парфюма

Нос наморщил, громким чихом

Разрывая тишину.

С лёгким шорохом раскрылись

Средь бумаг летящих — крылья

И поплыли парусами

В неоткрытую страну.

«Опять я заговариваю смерть…»

…Поэты смерть заговаривают.

А. Кушнер. Из выступления на вечере в Политехническом институте.

Опять я заговариваю смерть,

А та, быть может, где-нибудь напротив

Рукой подпёрла щёку в полутьме,

Чтоб завтра в чернокрылом развороте

Атаковать… И снова всё не то —

Сквозняк шевелит выцветшую штору,

Безжизненно повисшее пальто

Печали добавляет коридору.

И лампочка под самым потолком,

Сочащаяся тускло-жёлтым светом,

Ещё мигнёт последним маяком

Бумажным кораблям, плывущим в лету.

Ещё мигнёт, чтоб я могла посметь

Вернуться на огонь и снова, снова

Смотреть, как зачарованная смерть

Кружится над рождающимся словом.

«Пегаса порешили сдать в прокат…»

Пегаса порешили сдать в прокат,

Конечно, из благого побуждения:

Платите и катайтесь все подряд —

Осёдлано живое вдохновенье.

Пегас вначале вроде ничего —

Трусил себе, наматывая мили,

Но всадники замучили его —

Надёргали губу и холку сбили…

Полнеба распорол широкий взмах

Затёкших крыльев, звякнула подкова —

И в чьих-то неуверенных руках

Остались пустота да рваный повод.

Гляди — освободившись наконец

Отбросив разом чуждые законы,

Уносится крылатый жеребец,

Сын яростных Нептуна и Горгоны.

И с хохотом, не ведая преград,

Дорогою неторенной и звонкой

Вовек неукротимые ветра

Стремительно летят ему вдогонку.

«А нынче и упырь уже не тот…»

…Плащ распахнут, грудь бела,

Алый цвет в петлице фрака.

А. Блок. «Пляски смерти»

А нынче и упырь уже не тот —

Ни фрака, ни плаща, ни склянки с ядом,

Но никуда не делся он и, рядом

С живыми существуя — не живёт.

Уверенные жесты цепких рук,

И к власти неустанное стремленье…

Дезодорант скрывает запах тленья,

А хруст купюр — костей мертвящий стук.

Презрительно кривится тонкий рот,

Но словно из кладбищенской ограды

Могильная дыра пустого взгляда

Порой нездешним холодом пахнёт.

И снова всё по-прежнему, всё — ложь…

И только лишь поэт один услышит,

Как нынче тишина неровно дышит,

Едва уняв испуганную дрожь.

Осколки

За моря летит синица,

Петушка несёт лисица,

Вьётся ленточка в косице

Смыслу здравому на зло.

В облаках темна водица…

Отражая наши лица,

Вдрызг пытается разбиться

Удручённое стекло.

По Европе призрак рыщет

И даёт умищам пищу,

Профессиональный нищий

Требует отнюдь не грош,

А не менее, чем тыщу…

В подворотне ветер свищет,

И, мелькнув средь толковища,

Новых ножен ищет нож.

Снится суженый девице,

Старику совсем не спится,

В колесе мелькают спицы

Дни и ночи напролёт.

Кто-то пьёт и веселится,

Кто-то хочет удавиться,

Но до судорог боится,

И поэтому — живёт.

Стрелки на часах уснули,

Показав большую дулю.

Со смещённым центром пуля

Попадает в новый век.

Волки зайцев обманули

И в бараний рог свернули…

Спи, пока воркуют гули

И кружится белый снег.

«По осени я вспоминаю ту…»

По осени я вспоминаю ту

Классическую стрекозу из басни

И думаю: чем строже, тем напрасней

Мораль извечно судит красоту.

Пропела — ну какая в том беда —