Воин в поле одинокий - [22]

Арабская поговорка

И работа, и дом — всё тюрьма да тюрьма.

В этих стенах давно бы сошла я с ума,

Но спасение — в детстве подаренный мне

Рай, который вовеки — на конской спине.

Только здесь никогда и никто не ведёт

Моим промахам и прегрешениям счёт.

Нет начальства, соседей, долгов и обид…

Здесь никто никогда меня не оскорбит.

Жизнь давала взаймы, смерть с процентом брала,

Но не вышибли обе меня из седла.

Ошибётся любовь, отвернутся друзья,

Но останусь пред вечностью всадником я.

Ни кола, ни двора — лишь поводья в руках.

Ветер выдует боль, ветер выдует страх,

Удивлённо присвистнет в дырявой груди:

Дескать — ишь тебя как!.. Но уже впереди

По-весеннему зазеленеют поля,

Зазвенит под копытом иная земля,

По которой коню будет странно-легко

Уносить седока далеко-далеко.

Троллейбус

Неизвестным безумцем когда-то

Прямо к низкому небу пришит,

Он плывёт — неуклюжий, рогатый,

И железным нутром дребезжит.

Он плывёт и вздыхает так грустно,

И дверьми так надсадно скрипит,

А в салоне просторно и пусто,

И водитель как будто бы спит.

И кондуктор слегка пьяноватый

На сиденье потёртом умолк.

Ни с кого не взимается плата,

И на кассе ржавеет замок.

Он плывёт в бесконечности зыбкой,

В безымянном маршрутном кольце

С глуповато-наивной улыбкой

На глазастом и плоском лице.

И плывут в городском междустрочье

Сквозь кирпично-асфальтовый бред

Парусов истрепавшихся клочья

И над мачтами призрачный свет.

Удельная

А давай-ка дойдём до шалманчика средней руки,

Где шумит переезд и народ ошивается всякий,

Где свистят электрички и охают товарняки,

Где шныряют цыгане, где дня не бывает без драки,

Где торгуют грибами и зеленью, где алкаши

Над каким-нибудь хлипким пучком ерунды огородной

 Каменеют, как сизые будды, и где для души

На любой барахолке отыщется всё, что угодно,

Где базар и вокзал, неурядица и неуют,

Где угрюмо глядит на прохожих кудлатая стая,

Где, мотив переврав, голосами дурными поют,

И ты всё-таки слушаешь, слёзы дурные глотая.

Там хозяин душевен, хотя и насмешлив на вид —

У него за прилавком шкворчит и звенит на прилавке.

Он всего лишь за деньги такое тебе сотворит,

Что забудешь про всё и, ей-богу, попросишь добавки.

Он, конечно, волшебник. Он каждого видит насквозь

И в шалманчике этом работает лишь по привычке.

Вот, а ты говоришь: «Всё бессмысленно…» Ты это брось!..

И опять — перестук да пронзительный свист электрички.

«Не понимая, как ведётся игра…»

Не понимая, как ведётся игра,

Путаясь, выламываясь за пределы,

Я исчезаю. Ты говоришь: «Хандра!»

Ты, вероятно, прав… Но не в этом дело.

Если ж не в этом, то чёрт его знает — в чём:

То ли входная дверь прогремела цепью,

То ли стена оскалилась кирпичом,

То ли сквозняк вздохнул, и запахло степью —

Кожею сыромятной, сухой травой,

Горьким дымом, конским тревожным потом…

То ли время дрогнуло тетивой,

То ли птенец вскрикнул перед полётом.

И за этим птичьим «была — не была!»,

За едва-едва ощутимой дрожью

Времени или треснувшего стекла

Каждый раз оживает одно и то же:

Близко и так мучительно далеко

(Вот оно, вот оно вьётся в пыли дорожной) —

Неуловимое то, с чем идти легко,

С чем оставаться здесь никак невозможно.

«Мы тут все хороши, пока всё хорошо…»

«Мы тут все хороши, пока всё хорошо,

А задень интересы — иной разговор:

На такое нарвёшься — сотрут в порошок…» —

Докурив, он рывком передёрнул затвор

И зевнул: «Я тебе — друг, товарищ и — волк.

Пусть считают меня дураки — подлецом.

Наплевать!..» — так сказал человек и умолк,

Тяжелея и отвердевая лицом.

Но другой рассмеялся: «Всё правильно, брат!

Нынче воздух до боли пронизан весной —

Не наполнится слух, не насытится взгляд…» —

И шагнул, повернувшись беспечной спиной.

Мир дышал на разрыв, шелестел и звенел,

Человек по ладони раскрывшейся шёл.

И дрожал у него меж лопаток прицел,

И отбрасывал солнечных зайчиков ствол.

«В мире веса и меры…»

В мире веса и меры,

Пейзаж пробивая насквозь,

Будто ящик фанерный —

Неверно подобранный гвоздь,

Отражением в луже

Расплёскиваясь по весне,

Холодея снаружи,

Сгорая дотла в глубине,

Умирая и снова

Вьюнком прорастая в меже

Огорода чужого,

Засеянного уже —

Сквозь разрывы мгновений,

Сквозь глаза застилающий дым,

Словно из окруженья,

Прорываюсь к своим.

«А мне говорили: уйдёт любовь…»

Когда уходит любовь —

   начинается блюз.

Из песни

А мне говорили: уйдёт любовь

И сразу начнётся блюз.

Когда навсегда уходит любовь,

Тогда начинается блюз.

И я рифмовала с любовью — кровь,

И с трусом — пиковый туз.

И вот она, наконец, ушла,

А может быть — умерла.

Не оборачиваясь, ушла

И где-нибудь умерла.

Я вроде бы слышала всплеск весла —

Такие вот, брат, дела.

И я напряжённо слушаю ночь,

И в ней — чужие шаги.

Слушаю, как замирает ночь,

Вбирая в себя шаги.

И стрелки, пытаясь вырваться прочь,

Описывают круги.

На крыше соседнего дома куст

Поймал ветвями луну.

Чёрный и тихий, как невод, куст

Из неба тянет луну.

А я всё пытаюсь услышать блюз,

Но слышу лишь тишину.

«Скажи, куда мне спрятаться, скажи…»

Скажи, куда мне спрятаться, скажи,

От жалости слепой куда мне деться?

Пролётами цепляются за сердце

Стекающие с лифта этажи.

И тянутся канаты, провода

(Мгновение — и полутоном выше)

Туда, где голубям не жить под крышей

И ласточкам не выстроить гнезда,

Где ты меня давным-давно не ждёшь,

Где скомкано пространство в снятых шторах…