Воин в поле одинокий - [10]

Бесконечно-грустна и жестока

Складка у тонкогубого рта.

Где тот ветер, что перед вами

С древка рвал боевое знамя?

Где враги ваши? Где вы сами?

С кем сразитесь в последний раз?

Ничего мы не знаем, даже

Отчего наших жизней пряжа

Вся в узлах. Кто узлы развяжет?

Кто простит и помилует нас?

Между гранями тьмы и света

Полководцы, цари, поэты —

Те, кто знать не желал запретов,

Пил до дна, и платил сполна.

Не глядите же так сурово —

Я хочу лишь услышать снова,

Как звенят золотые подковы

Вороного — в ночи — скакуна.

Ворёнок [1]

Эх, яблочко, куда ты катишься…

Из песни

— Ишь, как пьёт детина — потрудился, знать…

А ссутулит спину, глянь, ну прямо тать.

— Обойди сторонкой, любопытство спрячь.

Удавил ворёнка — он на то палач.

— Да не пялься ты, дурак.

Для чего зашёл в кабак?

— Он, поди, не по злобе…

— А велели бы тебе?

— Что ты? Всем — свои труды.

— Доболтаешь до беды!

— Ах, типун тебе… Да сплюнь!

— Ты язык-то, слышь, засунь…

А не то — укоротят:

Стены слушают — глядят.

— Смолкни, Бога ради.

— Все там будем, дядя.

А мальчонка хворый, лёгонький как пух.

Без того бы скоро Богу отдал дух.

Воронёнок просто… Видно — неходяч.

На руках к помосту нёс его палач.

Нёс, как в люлечке качал,

Чтоб не плакал — не кричал,

Маринкина ворёнка

Нёс к петельке тонкой.

Спи, ворёнок, баю-бай,

Поскорее засыпай.

На земле темно и тесно —

Станешь ангелом небесным,

Будешь зреть Господню рать,

Райским яблочком играть.

Тихо, тихо, тихо…

И не помни лиха.

— Славно или плохо — нам ли понимать,

Бабам лишь бы охать — дуры… твою мать!

Разберутся выше, где и чья вина.

Так что ты — потише. И давай — до дна.

— Наше дело — сторона,

Наливай да пей до дна.

У кого мошна пуста —

Пропивайся до креста.

И — пляши, пляши, пляши,

Не жалей больной души!

Жизнь — копейка, а душа…

Так за ней же — ни гроша.

Кормят — ешь, а бьют — беги.

Вот такие пироги.

На свои гуляю —

Знать тебя не знаю.

— Яблочком, пожалуй, на-ко, закуси.

— Самозванцем меньше стало на Руси.

По столице нынче, слышь, колокола

Лебедями кличут — смута умерла!

— Удавили не зазря —

Ради царства и царя

Маринкина ворёнка…

— Эх, выводят звонко!

— То-то будет тишина…

— Наливай ещё вина…

Пей, собака, говорю!

Лета многие царю!

Ну а ты чего не пьёшь?

Ах ты, гнида!..

Хвать за нож —

Вши из-под рубахи

Уползают в страхе.

Крови-то, кровищи — аж красно в глазах!

Плачет, плачет нищий. Кружит, кружит страх —

Воет, крутит, вертит… И, стремясь к нулю

Время слепо чертит мёртвую петлю.

Яблочку — катиться вниз,

Кто умеет — помолись

О душе ворёнка,

Ребёнка — воронёнка,

О себе, и о стране,

И о грешной обо мне.

«Свет вечерний, играя, дышит…»

Свет вечерний, играя, дышит

Горьковатой влажностью трав,

Золотыми нитями вышит

Кружевной кленовый рукав.

Одуванчику — только дунь —

Расставаться не жаль с головою,

И беспечный стрелок — июнь —

Комариной звенит тетивою.

«Куст шиповника дружно шмелями гудит…»

Куст шиповника дружно шмелями гудит,

И к цветочной серёдке пушистой

Шмель всем тельцем приник, добродушно-сердит

И обсыпан пыльцой золотистой.

День по листьям стекает, прозрачен и густ,

Будто липовый мёд разогретый.

И гудит, задыхаясь от щедрости, куст,

И пирует на маковке лета.

«Холодней и задумчивей воды…»

Холодней и задумчивей воды,

Звёзды — ярче и словно крупней,

И вздыхают в ночи огороды

Всё укропней, нежней и влажней.

Это август — хозяин завидный —

Отдыхает, дождями умыт,

И на крепких зубах аппетитно

Малосольный огурчик хрустит.

«Непрерывно, натужно, упорно…»

Непрерывно, натужно, упорно

Сквозь рожденье, страданье и смерть

Наших жизней тяжёлые зёрна

Прорастают в небесную твердь.

А навстречу — легко и неровно

Дышит бабочки трепетный блик,

И полёт её радостен, словно

В бесконечность распахнутый миг.

«А жизнь — была. На даче в Озерках…»

Памяти Д. Стрельчука

А жизнь — была. На даче в Озерках

Играли в бадминтон, чаи гоняли.

И смерть, казалось, вовсе отменяли

Улыбка, взмах руки, ракетки взмах.

А жизнь — была. Под выстрелом в упор

Чирикала себе беспечной птичкой.

Ломались копья, спички и привычки,

Летел воланчик за чужой забор.

Водой сбегая с лопасти весла,

Сухим песком сквозь пальцы протекая,

Нелепая, такая и сякая,

Она — была. О Господи, — была!

«Апрельский день прочитан между строк…»

Апрельский день прочитан между строк.

В облупленной стене несвежей раной

Темнеют кирпичи. И водосток,

Вообразив себя трубой органной,

Прокашлялся и загудел. Под ним

На тротуаре — трещинок сплетенье,

И прошлогодний лист, весной гоним,

Плывёт в небытие прозрачней тени.

И снова мир течёт сквозь решето

Фантазии, сквозь близорукость взгляда,

И мне не выразить словами то,

Что вновь его спасает от распада.

«Зимний рассвет в окне, выстуженно-огромном…»

Зимний рассвет в окне, выстуженно-огромном,

Не позволяет мне жизнь переждать в укромном

Месте и, как сверчку, облюбовавши щёлку,

В ночь, в не свою тоску просвиристеть-прощёлкать.

Утренний неуют звонок в пустой квартире,

Шторы — потуже в жгут, двери — пинком пошире.

Холодно, и светло, и чересчур просторно,

В тоненькое стекло ветер стучит упорно.

Тоненькое стекло, изморози иголки,

Остро и слишком зло бьётся пульс на осколки.

И, смешав имена, судьбы и крошки хлеба,

Хлещет в провал окна яростный холод неба.

«Он ждал инфаркта после сорока…»

Он ждал инфаркта после сорока,

Поскольку это всё же был бы выход