Военный дневник человека с деревянной саблей - [12]

Чашка

Несколько дней в деревне не было ни одного солдата, и не у кого было спросить, где немцы. Иногда в небе раздавался тревожный гул самолета, и потом в поле можно было найти листок, на котором серыми буквами было написано: «ПРОПУСК». Под словами был нарисован портрет Гитлера. Мы с Алешкой насобирали много таких бумажек и принесли домой. Вся деревня вчитывалась со страхом в эти пропуска. И вдруг разнеслась весть, что вернулась Клава и принесла из освобожденного города книжку «Рыжик», фарфоровую чашку с ласточками и кусок войлока валенки подшивать. Танкисты в первый же день, как появились в деревне, стали ходить к ней по вечерам слушать патефон. А потом, когда они уехали, и она исчезла. Кто-то видел, как она садилась в машину, кто-то говорил, что прицепилась Клавка сзади за танк. Это так про нее шутили. И вот она вернулась и говорит, что город освободили. Конечно, никто бы ей не поверил, если бы она не привезла вещественные доказательства: кусок войлока, книжку и фарфоровую чашку с ласточками. Она рассказывала всем, что побывала только на окраине, потому что центр города еще заминирован, но завтра возьмет патефон и снова пойдет.

Эвакуированные прибегали к ней по очереди и спрашивали про свои улицы и дома. А потом стали из дома в дом носить чашку с ласточками, потому что это было доказательство, что город снова наш, что город освободили, и всем хотелось потрогать чашку своими руками. Принесли ее и к нам, и сразу все эвакуированные собрались у нас: и те, которые видели чашку, и новые. Они стали вслух мечтать, как вернутся в свои дома, если их только не разбомбили.

Когда все ушли и унесли чашку, старик спросил у мамы:

– Если, говоришь, освободили, когда ж домой?

– Завтра.

– Я вас не гоню.

– Завтра, – повторила мама.

Машины и солдаты

А перед вечером началось новое событие. За окном послышался гул. Все побежали смотреть, что это такое. Мы тоже с мамой выскочили на крыльцо. В деревню въезжали машины. За полчаса не осталось ни одного дома, в котором бы не остановились солдаты. А машины все ехали и ехали, и некоторым уже в деревне не было места, и они двигались дальше. Дорога проходила прямо перед нашими окнами. Мы с мамой сели у окна и стали смотреть. Зеленые «студебеккеры» с высокими бортами мчались мимо нашего дома. И нам не надоедало на них смотреть. Мама накинула пальто и вышла на крыльцо. Она стояла там, пока не замерзла, а машины все не кончались. Потом она опять села у окна. Платок и пальто снять забыла, только расстегнула одну пуговицу. А машины все ехали, и в тех из них, которые не были покрыты брезентом, сидели солдаты.

Наступил вечер. Я забрался на нары, но потом снова слез Мама все еще сидела в пальто. Машины не были видны так хорошо, как днем, но от этого они стали еще выше, и их брезентовые верхи проползали темными громадами за садом и пропадали там, где небо было совсем черным. А главное, их было много, и они ехали в ту сторону, где был наш город. Мы сидели, не зажигая лампы и не разговаривая, потому что Светка и бабушка уже спали. Мама и меня несколько раз пыталась уложить. Она отталкивала меня легонько от окна и тут же забывала. А машины гудели, гудели, и вдруг я увидел, как мама закрыла лицо руками, потом быстро их отняла и снова закрыла. А потом одной рукой стала вытирать глаза, и я понял, что она плачет. Я первый раз увидел, как она плачет. Конечно, если бы она помнила, что я сижу рядом, она ни за что бы не заплакала. Бабушка говорила, что она твердокаменная и что из нее слезу молотком не вышибешь. И еще она всем рассказывала, что, когда умер дедушка, ее все соседи осуждали за то, что она шла за гробом с совершенно сухим лицом. А тут ни с того ни с сего заплакала. Я почувствовал, что гул машин и на меня как-то странно действует, и мне тоже хочется плакать. Я думал, что сдержусь, но вдруг всхлипнул, да так громко, что мама сразу услышала. Она повернулась ко мне, схватила за плечо:

– Ты что?

– А ты что? – спросил я и разрыдался.

Она спрятала мою голову у себя на груди, чтобы не слышно было, как я плачу, стала тихо объяснять:

– Я от радости. Глупенький, немцев скоро прогонят, а из нашего города уже прогнали. Завтра мы с тобой уйдем отсюда. Бабушка и Светка пока останутся, а мы пойдем.

Она вытерла своей ладонью мои слезы, подвела к нарам, помогла раздеться, укрыла одеялом:

– Спи!

И сама постояла немного посередине комнаты и стала раздеваться. Я еще очень долго лежал на спине счастливый, с открытыми глазами. И когда засыпал под гул машин, мне очень хотелось дождаться завтрашнего дня, чтобы скорей с мамой идти по дороге вслед за машинами и солдатами. И чтобы в освобожденном городе скорее растаял снег и над домами была бы радуга.

Электростанция

Бабушка и Светка остались в деревне еще на некоторое время, а мы с мамой рано утром вышли из дому и вскоре уже мчались на попутной машине вместе с солдатами. С собой мы почти ничего не взяли. Мама ехала с пустой сумкой, а я захватил только свою деревянную саблю. На всякий случай.

Мы доехали до поворота, от которого оставалось до города всего несколько километров, шофер высунулся из кабины и сказал, чтоб мы здесь слезали, потому что ему надо ехать в другую сторону. От поворота пошли пешком, где по наезженной, разбитой колее, а где и совсем без дороги. Город завиднелся вдали, и мама прибавила шагу, так что я за ней едва поспевал.