Военные кони - [9]

— Пешка! — закричал человеку Авдеев. — Чего ты пляшешь без музыки?

Человек оставил в покое дверь и обратился к Авдееву. Это был пьяный ополченец-санитар. Старикашка знаками показывал, чего он хочет. Он не плясал. Ему просто надо было попасть в конюшню. В руках у него был большой деревянный лошадиный градусник. Он никак не мог открыть дверной засов.

Авдеев усмехнулся, ударил кулаком по засову — засов мёрзло заскрипел и отошёл. Из конюшни пахло навозом, там кашляли, плевались и чихали и стонали во сне больные лошади. Старик ввалился в конюшню и тут, зацепившись за проволоку от сена, упал на четвереньки.

Авдеев притворил двери и зашагал дальше. Из-за крыш эскадронных конюшен подымался столб дыма.

«Пожар! Перепились — сами себя жгут», — подумал он и ускорил шаг.

Тут на него вышел лёгкий и задорный конь и стал странно кланяться одним боком.

— Чурило! — закричал Авдеев, узнавая белое пятно на лбу Чурила. — Как ты здесь бродишь один?

Конь позволил обнять себя за шею, и тут гусар увидел, что седла на нём нет, недоуздка нет, что конь свободен от всех нагрузок, и от него пахнет спиртом.

Конь шатался и тёрся о стену конюшни.

— Не подходи, пьяница, — вдруг рассердился Авдеев, — уходи с моих глаз, алкоголик!

Конь, однако, пошёл за ним, шатаясь, как лунатик.

Необычайное скопление криков поразило слух Авдеева. Он забыл о Чуриле и вышел на середину эскадронного двора. Ни тишины, ни ночи здесь не существовало. Посреди возвышался огромный всепожирающий костёр.

Вокруг огня сидели, лежали и плясали с балалайками и гармониками гусары. Вокруг блуждали осёдланные и рассёдланные лошади, натыкались на людей и шумели друг с другом. На снегу стояли котелки и вёдра со спиртом, и каждый веселился по-своему.

Даже мороза тут не было в помине. Но самое невероятное — посреди двора сидел на стуле, принесённом из канцелярии, синий от страха и пьяный кашевар Петрушкин. Он был привязан к стулу, а рядом с ним старались стоять два гусара с обнажёнными шашками, которые они держали очень вольно. Шашки качались, как гири часов, и гусары следовали всем их наклонам, представляя из себя живые маятники.

Петрушкин дремал. Изредка он просыпался и обводил всех мутными глазами. Руки его были свободны до локтей. Перед ним на обрубке дерева стоял котелок со спиртом, лежали краюха хлеба и чистый лист бумаги, на бумагу была опрокинута чернильница, и чернила замарали снег у подножия арестанта.

При виде Авдеева рёв восторга потряс воздух. Ему показалось, что. орали и лошади, и конюшни, и люди разом.

Тогда Авдеев набрал полную глотку воздуха и заорал в свою очередь, стараясь быть гневным и неподкупным:

— Что делаете, товарищи, что делаете только? Я из города. Царя там вкрутую сварили, как яйцо, а вы пьёте! Там орлов срывают царских с домов и жгут. Вонь стоит такая, что не продохнуть, а вы тут на снегу расселись… Обезьяны вы после этого, а не люди. Может, царь там наших лупить начнёт…

— Не начнёт, — закричали ему отовсюду, — мы знаем, не начнёт: у него в цейхгаузе пуль нет — все у нас…

— А что вы с Петрушкиным делаете? — закричал не своим голосом Авдеев. — Разве так с человеком делают?

Тут гусары подхватили под руки Авдеева и подвели к самому носу кашевара.

— Судим его, подлеца, чтобы не бегал…

— Судим, оскорбляющие письма эскадрону пишет. Не знаем, какую ему казнь придумать. Говори, Авдеев, чего ему присудить. В одну минуту сделаем…

Тогда Авдеев оттолкнул товарищей, выхватил шашку и перерезал верёвки, связывавшие кашевара.

Потом он взял его за шиворот и, подталкивая тепло ногой под зад, повёл его за конюшню среди грохота и песен.

Отведя его за конюшню, он прислонил его к стенке и спросил:

— Петрушкин? Ты жив или ты умер, Петрушкин?

Кашевар молчал. Тогда Авдеев рассердился. Он взял кашевара за ноги ниже колен, опрокинул в сугроб и мял и катал его в сугробе до тех пор, пока снег не набился кашевару в уши и в карманы. Петрушкин сел, приоткрыл глаза и вдруг пришёл в себя.

— Где Мармор? Где Рожин? Где Корнилов? — спросил Авдеев.

— Там, — сказал кашевар, показывая налево.

Но там, куда он указывал, лежала только дорога…

— Ладно, — неожиданно решил Авдеев, — я тебя пощажу, пешка, спи дальше.

И он пошёл, удручённый, придерживая шашку. За ним шёл Чурило, спотыкаясь и ощупывая землю ногами. Рядом с дорогой лежало кладбище, откуда неслись гулкие, ровные удары, точно каменщики обтёсывали камни.

Авдеев поднялся по тропинке и споткнулся о длинное тело. Перед ним храпел Рожин, лёжа на могильном холме, как на собственной койке, а рядом с ним на мраморной плите стоял Чирий. Чирий падал на передние ноги, подымался, держался твёрдо, снова падал, и подковы его стучали по камню, как молотки. Повод его был закинут на крест.

— Один есть! — сказал Авдеев и быстро сбежал на дорогу.

По дороге двигался Чайничек, боевой, горячий храбрец эскадрона, и на нём ехал наездник из цирка, но никак не Корнилов… Наездник сидел боком, и через каждые три шага он выпускал повод, ноги его сами собой вылетали из стремян и он рушился на снег.

Чайничек немедленно останавливался и ходил задумчиво вокруг хозяина. Он нюхал его с чувством, и трогал воротник шершавым языком, и лизал ему лоб. Корнилов приходил в себя.