Воды текут, берега остаются - [22]

— Ой, какая теплая! Какая пушистая!

Дома никого, кроме Васли, не было, отец с матерью ушли в церковь.

Васли встал, надел новую рубаху, подпоясался новым пояском, надел новую шапку, посмотрел на себя в зеркало: хорош! Правда, когда накинул на плечи старую латаную шубейку, подумал, что она никак уж не подходит к его обновкам, но успокоил себя тем, что он не сын какого-нибудь богатея, поэтому не может сразу заиметь все новое.

Когда Васли прибежал в церковь, служба шла уже давно. Рыжий дьякон, поблескивая в свете свечей намазанными маслом волосами, читал по книге монотонным гнусавым голосом, так что нельзя было разобрать ни одного слова.

Васли, пробравшийся было к самому амвону, потихоньку стал отходить назад, в трапезную, поближе к двери, и потом вышел на двор.

В церковном дворе в это время поднялся переполох.

— Слезай, слезай оттуда! — кричал церковный сторож Ондроп, задрав голову вверх и глядя на колокольню.

— Не слезу! — неслось с колокольни. — Вот сейчас как ударю в колокол!

Васли узнал голос Эчука. Вокруг Ондропа уже собралась кучка ребят: тут и Веденей, и Коля Устюгов, и другие.

— Дядя Ондроп, зачем он туда залез? — спросил Васли.

— Черт, видно, его смутил, — сердито ответил церковный сторож.

Эчук услышал его слова.

— Нехорошо в праздник черта поминать, дядя Ондроп, да еще возле церкви. Становись на колени, проси прощенья, а то сейчас ударю в колокол, чтобы бог услышал твое богохульство.

Церковный сторож побледнел. Он подумал: «Если мальчишка ударит в колокол, нарушит богослужение, ведь мне несдобровать, попадет от отца Ивана».

Ондроп выбежал на середину двора, чтобы увидеть Эчука на колокольне, погрозил ему кулаком:

— Не тронь колокол, тебе говорю! Слезай, поганец!

— Как ты смеешь грозить божьей церкви кулаком? — кричит сверху Эчук. — Становись на колени! Молись! Проси прощения у бога!

— Я не церкви, я тебе грожу, — смутился Ондроп. — Ну ладно. «Господи боже, еже согреши во дни сам словом, делом или помышлением, яко благ и человеколюбец, прости мя…»

— Читай громче, а то плохо слышно! — кричит Эчук. — Мне и то не слыхать, а уж богу на небе и подавно.

Ондроп вздохнул, поднял голову вверх и продолжал громче:

— «Ангела твоего хранителя пошли, покрывающа и соблюдающа мя от всякого зла. Яко ты хранитель душам и телесам нашим, отцу и сыну, и святому духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

— Вот теперь хорошо, — сказал Эчук. — Отпускаю твои грехи, дядя Ондроп. Сейчас слезу.

Церковный сторож с облегчением засмеялся: беда миновала. Он подумал, что вот сейчас Эчук слезет, он тут же его поймает и надерет уши. Но Эчук тоже не лыком шит: слез с колокольни — да бегом, чтобы Ондроп его не схватил.

— Не попу, так хоть церковному сторожу досадил! — говорил Эчук друзьям.

…На четвертый день рождества на двор к старой Герасимихе пришли семеро ребят. Закипела веселая работа. Прошло совсем немного времени, а поленница напиленных и наколотых дров уже выросла и в длину и в высоту.

Ребята пилят в две пилы. Попилят — отдохнут. Во время отдыха Эчук рассказывает разные истории, услышанные от помольцев. На мельнице всегда много народа; пока ожидают очереди, чего-чего не наговорят.

— Вот нижнетурекские марийцы рассказывали одну историю, — начал очередной рассказ Эчук. — Однажды в рождественскую ночь Тропимова Оксина пошла гадать в баню. Поймала черную кошку. В полночь налила лохань водой с краями, поставила на пол посреди бани. Взяла в руки кошку, наклонилась над водой и говорит, как требуется: «Черная кошка, черная кошка, покажи в этой воде моего суженого. Хочу увидеть его лицо…» Смотрит, смотрит — ничего в воде не видит. Снова говорит: «Кошка, кошка, покажи суженого». И на этот раз ничего не увидела. Вдруг в бане что-то загремело, повалилось… Вскочила Оксина с лавки, бросилась бежать, а от страху даже двери не видит. Налетела на стенку, кричит: «Пусти меня, дверь, не губи!» Толкает стену, а стена, конечно, не открывается. Уж так испугалась, так испугалась! В окошко вылезла. Прибежала домой, рассказывает матери: «Меня дверь из бани не пускала».

Ребята засмеялись.

— Ну и мастак ты рассказывать! — одобрительно сказал Коля Устюгов Эчуку. — «Меня дверь из бани не пускала»!

— А вчера один мариец из Олор вот какую историю рассказал… — начал было Эчук.

Но тут его перебил Васли:

— Потом расскажешь, сейчас пора опять за работу браться.

Вновь закипела работа. Одно за другим взваливаются бревна на козлы, визжит пила, падают опиленные плахи, их тут же подхватывают и раскалывают.

Васли с Веденеем взялись за толстое тяжелое бревно, но поднять его не смогли.

— Эчук, Коля! — позвал Васли. — Помогите поднести бревно.

— Может, лучше его на месте распилить? — предложил Эчук.

— На земле пилить неудобно, — сказал Веденей. — Ничего, вчетвером донесем.

Бревно было очень тяжелое, но вчетвером ребята все же подняли его и понесли.

Когда подошли к козлам, Васли подал команду:

— Бросай!

Как раз в этот момент Эчук поскользнулся, нога у него подвернулась, и он упал под бревно. Коля и Васли уже отпустили свой конец, бревно поддерживал один Веденей; если и он бросит бревно, оно придавит Эчука. Инстинктивно Эчук оттолкнул бревно от себя, и оно всей тяжестью навалилось на Веденея, сбив его с ног.