Воды текут, берега остаются - [12]
Веденей знал, что вопрос с подвохом. Если ответишь: «Хочу», то Эчук врежет по уху да еще посмеется: «Сам же хотел шум услышать!» Но Веденей знает эту шутку, его на ней не поймаешь.
Прошли еще немного.
— Теперь слышишь шум?
— Теперь слышу.
Шум доносился от мельницы, шумела вода, падающая с запруды.
Ребята вышли к мельничному пруду. От черной воды тянуло прохладой. Все знали, что здесь глубоко. Старики говорили, что в мельничном омуте живет водяной. Страшновато ночью возле этой черной воды.
— Здесь? — спросил Коля Устюгов.
— Можно здесь, — ответил Эчук и посмотрел на Веденея. — Коля, держи его за ноги, а ты, Васли, берись за руки.
Веденей окаменел на месте, шевелит губами, ни слова не может произнести.
Коля Устюгов наклонился, намереваясь схватить Веденея за ноги.
— Эчук! Коля! Вы с ума сошли! Остановитесь! — быстро заговорил Васли. — Хоть объясните, что вы от него хотите!
— Ну ладно, — сказал Эчук. — Слушай, Веденей. Сегодня утром ты с отцом был у Чепаковых. Там были карт Ороспай и два мужика. Они что-то замышляют против Вениамина Федоровича. Что они про него говорили?
— Я не знаю… Ей-богу, ничего не знаю, — торопливо проговорил Веденей.
— Ты же там был.
— Мы с Асмелык в другой комнате сидели.
— И ничего не слышал?
— Нет.
— Ну, тогда придется искупать тебя, — шагнул к Веденею Эчук. — Освежим твою забывчивую голову, авось припомнишь. Коля, Васли, давайте!
— Не надо! Не трогайте! — замахал руками Веденей. — Все скажу! Все скажу! Ороспай говорил, что после жатвы надо народ опять вести на мольбище.
— Еще что?
— Это все… Все…
— Что говорили про Вениамина Федоровича? — продолжал настойчиво выпытывать Эчук.
— Не знаю! Ничего не знаю! — Веденей повернулся к Васли: — Ну хоть ты, Васли, поверь: не слышал я ничего, не знаю…
— Может, позабыл? — сказал Васли. — Ты вспомни, вспомни. Нам очень нужно это знать.
— Ей-богу, не знаю… Не помню… Не слышал…
— Видать, от него толку не добьешься, — сказал Эчук. — Пошли отсюда, братцы.
Эчук и Коля повернулись и пошли к мельнице. Васли тоже тронулся за ними.
— А я? — испуганно спросил Веденей. — Я тоже с вами.
Эчук обернулся и через плечо бросил:
— Ты оставайся с водяным из этого омута.
— Постойте! Я боюсь! Я вспомнил! Я все скажу! Ребята остановились.
— Говори.
— Про Вениамина Федоровича дед Ороспай сказал: «Если мы не отомстим человеку, осквернившему священную рощу, то народ перестанет нам верить. Мы должны покарать учителя».
— Та-ак, — протянул Эчук. — А говоришь: «Ничего не знаю, ничего не слышал». Эх, ты! Теперь иди домой и скажи отцу: «Дорогой папочка, ничего у вас не выйдет, турекские ребята узнали про замысел карта Ороспая». Если не скажешь, то мы сами придем и скажем.
Веденей заплакал.
— Не могу я сказать этого отцу, он же меня из дому выгонит… Не выдавайте меня…
— Ведь вправду выгонит, — сказал Васли. — Дядя Извай такой, он и сына не пожалеет.
— Что же будем делать? — спросил Эчук.
— Может, подождем пока? — предложил Коля.
— Что ты! Тут, может, преступление замышляется, а мы — ждать, — горячо заговорил Васли.
— Надо что-то делать, — твердо сказал Эчук.
— Вот что, друзья, — сказал Васли, — пока никому, ни одному человеку, ничего не говорите. И ты, Веденей, никому ни слова. Ночь будем думать, завтра утром опять встретимся. Недаром говорится: «Утро вечера мудренее».
Глава VIII
ШИЛА В МЕШКЕ НЕ УТАИШЬ
На другой день Эчук проснулся, когда солнце уже вовсю светило в окно. Он подумал, что пора бы вставать, но очень хотелось спать. Эчук снова закрыл глаза. Закуковала на часах кукушка… Эчук стал считать. Она прокуковала семь раз. Семь часов! Эчук через силу раскрыл глаза, сбросил с себя старый материн кафтан, которым покрывался вместо одеяла, и встал.
На столе лежал ломоть хлеба. Эчук откусил кусок и, жуя, вышел из избы. Ласковый ветер, еще свежий и прохладный, обдул лицо, поиграл растрепавшимися волосами. Эчук спустился с крыльца, подошел к пруду. Сегодня утром вода была совсем не такой, как вчера ночью: не черной и страшной, а прозрачной и ласковой. Разве кто-нибудь смог бы в такое утро отойти от пруда не искупавшись! Эчук прыгнул в воду, проплыл до другого берега, вернулся обратно и вышел на берег. Как легко дышится, как бодро чувствуешь себя после купанья, так и хочется громко крикнуть: «Хорошо жить на свете!»
Сначала Эчук зашел к Коле Устюгову. Тот сидел за столом, завтракал. Он был тихий, угрюмый, глаза красные. Видно, плакал. Эчук понял: что-то произошло.
Из-за перегородки вышел дядя Андрей, Колин отец. Тоже злой.
— Это ты, Эчук, учишь Николая плохим делам? — сердито спросил он.
Эчук с удивлением посмотрел на Колю, стараясь угадать, что же такое он сказал отцу? Коля покачал головой: мол, ничего не говорил, ни словечка. Эчук понял его знаки.
— Ты, дядя Андрей, зря так говоришь, — сказал Эчук, смотря прямо в глаза Колиному отцу. — Мы ничего плохого не сделали.
— Тогда зачем шляетесь до полуночи?
— Мы не шлялись.
— Тогда где же вы были, черт вас побери?
— Напрасно сердишься, дядя Андрей. Мы с Колей и Васли Мосоловым хорошее дело делаем.
Дядя Андрей, все еще недоверчиво поглядывая на сына и на Эчука, присел к столу и уже не так сердито спросил:
