Водоворот - [4]

— Может, помочь?

— Сами справимся.

Девушки прошли не останавливаясь. Лицо Орыси зарделось. Толстая, туго заплетенная коса тяжело лежала на спине; ветер шевелил красную ситцевую кофточку, узкие ступни оставляли на пашне глубокие следы.

— Орыся, постой!

Дивчина остановилась, что-то сказала Ганнусе, и та, взяв ведро, пошла дальше, не оглядываясь, а Орыся повернулась к Тимку и ждала, опустив глаза.

Она кусала пухлую красную, словно спелая вишня, нижнюю губу и была похожа на капризного ребенка.

— Что ты меня десятой дорогой обходишь? — спросил Тимко, обжигая девушку своими черными черкесскими глазами и пытаясь обнять ее.

Она вырвалась и сурово глянула на Тимка:

— Меня этим не возьмешь. Я тебе не Харитя.

— Ха-ха. Уже и Харитину приплела,— засмеялся Тимко.

Тогда она внимательно посмотрела на него, и в этом взгляде была такая отчужденность, что Тимко притих и заморгал глазами.

— Врешь ты, парень, и не краснеешь. Я же сама видела, как ты стоял с Харитиной под вербами.

Орыся круто повернулась и побежала по полю. Тимко крикнул вдогонку, чтоб приходила вечером к озеру, но девушка ничего не ответила. Быстро мелькали ее стройные, крепкие ноги. Тимко долго смотрел ей вслед, потом закурил и пошел загонять быков, которые бродили над озером, пощипывая свежую траву.

К вечеру на полевой стан приехал Прокоп Тетеря. Высокий, сутулый, в брезентовом плаще, он ходил с деревянной саженью по полю, замеряя работу пахарей.

— Нацарапали, как вороны лапами. Две пары быков работало, а что толку? Тоже мне пахари, побей вас нечистая сила,— ругался он.

— Ты войди в наше положение,— оправдывался Охрим, еле ворочая перевязанной шеей.— Как я, примером, буду пахать с таким погонщиком, как Денис? Я ему кричу «цоб» [1], а он поворачивает «цебе» [2]. Я ему кричу «погоняй», а он по сторонам глазеет, не показался ли где заячий хвост. Ружье с собой притащил, быков напугал, пришлось мне самому его носить. Я, правда, был на финской, к оружию привык, да только не к такому. Дуло в двух местах треснуло, курок веревкой примотан, так и жди — бабахнет и голову разнесет. Какая тут пахота, когда живую смерть за плечами носишь?

— Ты мне чертовщины не городи; послали тебя пахать — паши.

— Указывать легко, а ты попробуй сам. Нормы такие придумали, что если быки ноги не протянут, так сам в землю ляжешь.

— Не твоего ума дело.

— Зато руки мои.

— А ты что хочешь: чтобы плуг сам пахал, а ты только штаны подтягивал? Что я теперь в сводке напишу? Вас бы в мою шкуру!

Багровый закат предвещал ветер; на фоне вечернего зарева четко вырисовывался хутор Вишневый; постепенно костер на небе гас; из степи медленно катилась темнота, густая и плотная, как вода в весеннюю ночь. Скоро не стало видно ни хутора, ни полтавской столбовой дороги, лишь неясно выделялся полевой стан, где сходились на ночлег пахари. Метрах в сорока от него ребята разожгли костер и стали варить в казанке ужин.

Сухие стебли пылают ярким пламенем, в его отсветах двигаются тяжелые и неуклюжие тени людей. Кашеварит Охрим; засучив обтрепанные рукава своего пиджака, он режет на доске сало для зажарки. Марко чистит картошку. Тимко носит охапками сухой бурьян, следя, чтобы не погас костер. Денис спит на кожухе, кудлатой головой к огню. Проснется, щурясь, спросит, не сварилось ли, и снова задремлет, как ленивый кот на лежанке. Нарезав сало, Охрим промыл в миске пшено и бросил его в казанок. Пш-ш-ш — зашипела вода, и на ней вскипела белая пенка. Охрим собрал ее деревянной ложкой, у которой ручка вырезана в виде рыбьего хвоста. Тимко садится на кучу сухого хвороста, сложив на груди руки, задумчиво смотрит на огонь. В черный провал степной ночи взлетают и гаснут искры.

— Эге,— глядя на них, говорит Охрим.— Ночь такая, что только цыганам лошадей красть.

— Цыган теперь днем с огнем не сыщешь.

— Ну да! Вон в Дейкаловке лучшего жеребца из колхоза угнали.

— Брехня!

— Кабы… На базаре встретил свояка, так рассказывал: пришли ночью, вывели из конюшни коня — и ни слуху ни духу.

— Разве ж они колдуны? По воздуху с лошадьми летают?

— Такой заговор знают. Заговорят, и тогда хоть сто лет ищи — не найдешь.

— Бреши.— Тимко зевнул и потянулся, развалясь на бурьяне.

Денис снова поднял голову и уже в который раз спросил:

— Не сварилось?

— Видишь, что нет,— сердито ответил Охрим, помешивая ложкой в казанке.

Денис приподнялся, с минуту сидел молча, потом взял ружье и, не сказав никому ни слова, куда-то ушел. В отсветах костра некоторое время видна была его удаляющаяся фигура. После его ухода все замолчали. Марко подвинулся к огню, который горел уже не так ярко, выгреб несколько картошек, очистил их ножом от золы и стал есть, смачно похрустывая подгоревшей коркой. Все сидели задумавшись.

В эту весеннюю теплую ночь возле угасающего костра, под тихое потрескивание сухого бурьяна и однообразное бульканье кулеша в казанке, было интересно послушать страшные истории.

— Да-а-а,— нарушил молчание Охрим и помешал ложкой кулеш.— Несчастье может с каждым случиться. Вот хотя бы со мной раз было…

Он облизал ложку, положил ее на рушник рядом с нарезанным хлебом, вытер жирные от сала пальцы о полу пиджака и, глядя на огонь маленькими, как смородина, глазками, стал рассказывать: