Водка + мартини - [40]

— Тут ваша гостиница. С вас тридцать долларов. Добро пожаловать в Нью-Йорк.

Пока Ясмин выбирается из машины, я расплачиваюсь, не скупясь на чаевые. Как-никак, он был превосходным водилой.

3

Конечно же, мы занимаем разные комнаты. Смежные разные комнаты. Комнаты, где можно курить. С пепельницами. И в моей комнате такой запах, что сразу чувствуется: в ней куривали, и куривали дай боже. Договариваемся встретиться через полчаса в баре, и я убиваю время, как всякий в первые минуты вселения в гостиничный номер: лениво брожу по комнате из угла в угол, открываю и закрываю ящики комода и шкафа, заполняю минибар, вешаю страшно засаленный костюм, проверяю, хорошо ли открывается окно (плохо), прыгаю на пружинах кровати, настраиваю экзотический иностранный телевизор — «Друзья», «Симпсоны», «Скорая помощь», — инспектирую ванную комнату: надо же, туалет опечатан бумажной полоской, значит, никто тут не писал с тех пор, когда его в последний раз мыли; надо же, в ванной стоит телефонный аппарат. Гляди-ка, звонит.

— Да?

— Могу я поговорить с Майклом Роу? — Голос мужской. Странный выговор, наполовину английский, наполовину американский.

— Это он. — Он? Почему я, как только покидаю воздушное пространство Соединенного Королевства, начинаю подражать Берти Вустеру?

— Майкл, это Дэвид Уайт. Я работаю с Монтгомери Доддом. Монти попросил меня помочь вам в деле с нацистом.

— Добрый вечер. Монти говорил, что вы свяжетесь со мной. Потрясную историю вы тут откопали.

— Это точно.

— Я прочитал все материалы. Любопытно, и еще как. Но, извините меня за вопрос, можем мы быть совершенно уверены, что Вальдзней — тот, за кого себя выдает? Или был в прошлом?

— Зачем ему врать? Это ему только во вред.

— Вот именно об этом я и хотел спросить. Я хочу сказать, военные преступники обычно не имеют привычки выходить из тени. С чего это он так разговорился?

— Очень просто, Майкл. Чувство вины. Сколько лет этот человек носил в душе весь этот ужас. Представьте, он ходит по воскресеньям обедать в одно и то же кафе на Лоуэр-Ист-Сайд уже целых пятьдесят лет. Там всегда полно его земляков. Всем он известен как человек тихий, необщительный. Но последние несколько месяцев каждый раз он сидит и плачет в свой суп. Никто не знает почему. Многие его земляки пережили страшные времена, у многих воспоминания такие, что лучше помалкивать, и они не любят говорить об этом, поэтому никто ему в душу не лезет. Наконец он не выдерживает и рассказывает обо всем одной своей старой подруге. Эта женщина родом из того же городишки, что и он. Говорит ей, что во время войны он был так называемым «хиви», или «хильфсвиллигером», так по-немецки будет «добровольный помощник». Говорит, что на совести у него страшные дела. Говорит, что суда не боится, потому что в живых не осталось ни одного свидетеля. Говорит, что хочет облегчить душу. Звучит, конечно, дико, но, по его словам, он хочет попросить у людей прощения.

— Так почему он не сходит в церковь? Тогда может избежать… дурной славы, огласки.

— Он говорит, что не верит в Бога. Он говорит, что после того, что он видел, всякий перестанет верить в Бога.

Через открытую дверь ванной видно, как по беззвучному телевизору показывают «Колесо фортуны». До меня вдруг доходит, как все-таки велика, поистине огромна энергия нью-йоркского уличного транспорта, непрерывное жужжание которого заглушается двойным оконным стеклом до некоего едва слышного фона. Я вижу самого себя как бы из далекого далека, где-то на уровне двенадцатого этажа, повисшим между небом и землей участником немыслимой сюрреалистической дискуссии о добре и зле, раскаянии и бытии Божием. Легкая тошнота подступает к горлу. Мне снова дико хочется сжать руку Ясмин. Даже ее простое прикосновение могло бы сейчас помочь.

— Извините, я, возможно, не совсем понял одну деталь. Как вам-то удалось об этом узнать?.. Ведь это довольно замкнутый круг людей, если, конечно, вы считаете этот вопрос уместным.

— Вы имеете в виду женщину, землячку Вальдзнея? Она сболтнула своей партнерше по бриджу. А та рассказала мне.

Повисло молчание.

— Извините, надеюсь, вы меня правильно поймете, но партнерша по бриджу, она-то кто? Ваш друг? Простите, я просто пытаюсь восстановить цепочку, так сказать…

Прозвучало высокомерно или мне показалось? Молчание на другом конце провода длится гораздо дольше.

— Партнерша по бриджу — моя бабушка.

Его бабушка? Он узнал всю эту историю от собственной бабушки?

— Майкл, я должен предупредить, наши конкуренты тоже зашевелились, и мы это чувствуем.

— Какие конкуренты?

— Местные газеты, телевидение. Они его еще не обнаружили, но идут по следу. Тут тоже любят подобные истории про нехороших дядь.

— О господи. — Звучит немного жалобно, поэтому я добавляю: — Разве нельзя придумать… как защитить его от них?

— Я еду в Куинс прямо сейчас. Будем надеяться, он подпишет договор. Более подробно мы все обсудим завтра вечером. Я подготовлю его к встрече с вами на следующий день. После этого я найму людей, которые помогут вам взять у него интервью в любое удобное для вас время. Как вы к этому относитесь?

Я отношусь к этому прекрасно. Потому что это означает, что я могу резвиться в Этом Городе, Который Никогда Не Спит, целых двадцать четыре часа до того, как мне придется еще раз подумать об этом в высшей степени сомнительном нацисте. А с кем резвиться, хорошо известно.