Вода возьмет - [11]

Но это оказался сущий бес, и, пожалуй, именно в этом узнавала в ней Нила прежнюю Ленку. Как быстро определялась сестра в своем отношении, как твердо отстаивала себя! На грудную племянницу внимания не обращала. В ее отчужденном взгляде явственно проступало: «Ребенок — это ваше личное дело, меня не касается». Не только мужа, Нилу тоже обижало это. Ни разу по своей воле Ленка не сменила ребенку пеленки, не улыбнулась девочке, не покачала ее. Лишь о Ниле заботилась — могла ей подать чай, лекарства, платок, отодвинуть Нилу от корыта, сама взяться за стирку — при этом Толины трусы и рубашку откидывала в сторону. Толю Лена откровенно невзлюбила. Если тот ложился после смены отдохнуть, говорила громко, двигала стульями, хлопала дверью, с шумом собирала тарелки.

— Могла бы себе найти и получше, — сказала она как-то с осуждением Ниле.

Но хуже всего были ночи. В крохотной их комнатушке все стояло впритык. Лена спала на полу рядом с люлькой. Стоило Ниле с Толей шевельнуться, слышалось досадливое, бессонное ворчание сестры. Если ребенок ночью плакал, Ленка уходила на кухню, хлопнув дверью.

И однажды, вернувшись с работы, Нила нашла записку от мужа:

«Живите в своем сумасшедшем доме сами своею семьей. А дочку — подрастет — заберу».

— Заберет он! Его одного дочка! — говорила, едва справляясь со слезами, Нила.

— Да пусть заберет, — откликнулась Ленка. — Она вся в него, пусть сам с ней мается!

Нила терялась, не знала, как объяснить сестре, что так не говорят, что стыдно так говорить. Ленка ожила: таскала в дом продукты, мыла полы, посуду, стирала. Только готовить да нянчиться не умела и не хотела.

— Помнишь, мамка, — говорила она счастливо Ниле, — как ты нам с Вовкой толковала, что до войны всего в магазинах было навалом, и, сколько ни покупали, все много же и оставалось. Я-то помнила яичницу с колбасой, но все равно не верила тебе. А вот же, дожили! Хорошо-то, мамка, правда?

А Нила страдала, раздражалась на Ленку, едва сдерживалась, плакала втихомолку.

Общежитие для Ленки устроил начальник цеха — сам, Нила его не просила. Ленка молча собралась, молча ушла в общежитие, молча сидела, когда Нила навещала ее. К Толе Нила не пошла звать его обратно — он сам вернулся, старался для дома и для нее, но Ниле и это в радость не было. Сестра, жаловались ей, чудит в общежитии, выпивает и с парнями гуляет по-черному.

А через год сестра вышла замуж. Как откупное, собрали они с Толей все, что могли, дали молодым на обзаведение.

Семья получилась у Ленки не очень дружная, но крепкая, домовитая.

— А помнишь, — сказала как-то с улыбкой Нила, — как ты нас с Толей разводила?

— Дурная была, — сказала равнодушно Ленка. И улыбка сползла с лица Нилы.

* * *

И брата Нила разыскала, хотя уже не надеялась: сохранились ли документы на Вовчика, помнил ли он что-нибудь, часто думала она. Но вот нашелся, приехал. Как он был похож на Сережу и папу — такой же тонкий, светлый весь! Уже была у них с Толей своя квартирка, не лежал он в ногах у них, как Ленка, да и был он совсем другой — охотный на всякое поручение, веселый, ласковый, к Ниле, как котенок, ластился, с племянницей на четвереньках по полу бегал. Работал тоже легко — со всеми ладил. Завелась у него и девушка, Зоя, еще год ему до армии оставался. Как Вовкина тень, была Зоя. И славненькая, и любящая — за Вовкой следом ходила, в глаза заглядывала. Вовке иногда вроде уже и надоедало это.

А однажды Нила едва домой дозвонилась — открыл Вовка, пряча глаза, а через минуту и Зоя показалась из дальней комнатки — тоже глаза прятала. Нашла Нила простыню, спрятанную за шифоньер — мерзко ей стало. Сидела она в тоске, как в войну — дочка дозваться ее не могла. А потом смирилась — что ж, мужчина это, и рос он в детском доме, теперь уж что, надо терпеть да к женитьбе выводить. И стала потихоньку: что да как Зоя? Почему долго не видно? Вовка сердился: что Зоя, у нее своя жизнь, у него своя. А Зойка приходила к Ниле, плакала, что нечестно с нею Вовка поступает. Нила уже и Толю просила поговорить, и сама говорила ему: как же так, испортил девушку, а теперь в сторону, как людям в глаза смотреть, девушка-то хорошая, любит, потому и не сберегла себя, чего еще искать, на чужих слезах своего счастья не построишь, не для того она его в войну спасала, чтобы он людям несчастье приносил. И скандалил Вовка, и даже заплакал однажды — все в Ниле оборвалось, уже и Зою готова она была невзлюбить за Вовкины слезы, но скрепилась, сказала последнее слово: вместе с Зоей оставит он и их.

На свадьбе Зоя сидела сама по себе, а Вовка как присосался к бутылке, так и держал ее в обнимку, бутылку эту. Гости разошлись судить да рядить, как женился молоденький мальчишка, как не он невесту обнимал, а невеста его, как и на «горько» было не дозваться счастливого жениха. Нила заплакала, но Вовку не разжалобила:

— Ты же хотела, чтобы я женился — вот я и женился.

В обнимку с бутылкой и в комнатку свою ушел, где молодая жена, тихая и безропотная, стелила им кровать.

* * *

Росли дети у сестры и брата. Росла девочка и у нее. Нила работала все на той же фабрике. Толя давно уже нашел себе место получше, позаработнее, а Нила никуда и не мыслила уйти. Особой чести ей на фабрике не было — работала хорошо, но на глаза не лезла. И вздорить не вздорила. Один только раз не стерпела — подала на местком заявление за грубость технолога. Ее уж и парторг вызывала, уговаривала забрать заявление: