Вода возьмет - [12]

— Сами же понимаете, какая работа у технолога, какие нервы надо иметь!

— У нее нервы, а у нас канаты, — непримиримо сказала Нила. — Молодая еще, жареный петух ее не клевал — нервы распускать. Мы постарше, а не «тыкаем» ей, не орем.

Ну и что? Сделали замечание технологу на профкоме да Нила наболевшее высказала:

— Кто много выступает да подарки таскает, тот и в передовых ходит, и на Доске почета. Посмотришь, какие на Доску почета попадают, да так и смолчишь. И работаешь не хуже, и делаешь не меньше, а глотку не дерешь, да не бегаешь по начальству, не подхалимничаешь — значит, и сидишь себе в теньку.

— Это кого же вы имеете в виду конкретно? — спросила ее парторг, словно хуже Нилы весь этот порядок знала, но директорша эту тему развивать не стала, «успокойся, дорогая», — сказала мягко и не обидно.

После того и Нила какое-то время на Доске почета повисела, и на том спасибо, да что технолог извинения попросила и больше не тыкала и не орала.

Но бог с ним, с почетом — а заработок у Нилы был ровный, и в садик дочка ходила, и квартиру производство ей дало.

Даже в Америку съездила Нила. Тетка, что пропала в войну на менке, разыскала ее и прислала вызов. И Нила, не всегда и в отпуск-то выезжавшая, тут вдруг быстренько собралась и полетела. Уже в самолете, казалось ей, она глохнет от чужой, непонятной речи. Но страшиться — нет, не страшилась она. Тетку, думалось ей, она узнает сразу: если не по родным чертам лица, то по тому, как будет та бегать, суетиться, по фигуре, по одежде, по тому, что отличает русских от всех остальных. Но стояла за оградой для встречающих сухая, старая женщина, так же, как все тут, ярко и странно одетая, в очках, и, не колготясь, держала на палочке плакат: «Жду племянницу Нилу Волошину из России» — по-русски и по-английски. Они даже и не поцеловались. Внимательно оглядев Нилу, тетка повела ее к машине. Если это, конечно, была тетка. Нила так же не угадывала в ней родню, несмотря на русскую — ведь и то с каким-то акцентом — речь, как тетка, видимо, не угадывала в ней племянницы. К окончательной неуверенности Нилы в маленькой машинке на стоянке не оказалось теткиного мужа, она сама села за руль — русская тетка за рулем на заморской земле! И ехали-то они не по-русски: без улыбок, без разговоров вперебив друг друга, без расспросов и рассказов. На пороге их встречал теткин муж — этот хоть поцеловался. Стол был уже накрыт — на них троих. Нила думала, что тетка позовет к праздничному столу каких-нибудь соседей, друзей. Но ничего такого не было. Как не было и праздничного стола — обыкновенный обед. «В России, — сказал дядька, тоже русский, найденный теткой в скитаниях по чужим землям, — любят выпить». А принес несколько капель на дне графина — Нила выпивки не уважала, но даже ей стало смешно. Нила писала уже тетке о том, что с кем из родных стало. Однако за столом тетка снова расспрашивала ее обо всех и при этом они о чем-то переговаривались с дядькой не по-русски, ей казалось, спрашивают друг друга: «врет — не врет?» О себе говорили мало, неохотно. За таким обедом и такими разговорами не ездят за тридевять земель. Легла спать Нила грустная, а проснулась от какого-то шепота и узкого света. Дядька держал фонарик, а тетка, наклонившись над ней, рассматривала ее шею: искала, знать, примету племянницы — родинку под ухом, думала, что ей подослали кого-то другого, шпионку-резидента.

Вот такая была у Нилы поездка в Америку. Звала Нила тетку с ее мужем на родину, к себе, но те объяснили ей, что у них уже и место на кладбище куплено, и памятники оплачены по хорошей цене.

Вернулась Нила, раздала подарки, купленные ею же самой, — тетка-то только старые платья с себя и подарила ей — и покатилась жизнь куда как быстро: за работою, заботами, праздниками то у нее, то у сестры, то у брата. Иногда, задумавшись, вглядывалась Нила удивленно в лица сестры и брата: уже вошли они в возраст, округляющий и стирающий черты лица, но, казалось ей, так и должна была остаться в их лицах та преданность ей, та невозможность жить без нее, которая и ей не дала без них ни быть юной счастливой невестой, ни преданной, любящей женой. Отдаленные были теперь лица, хоть и дружны они оставались, не забывали друг друга. Что ж, они все искали и нашли друг друга, но нашла она их уже другими, и в сердце их уже сместился и заместился образ той детской, преданной и охватной любви.

Брат часто выпивал, и не в радость Ниле была его пьяная ласковость, это назойливое:

— Сестра, а сестра! Сестрица моя, мамка! Она же нас выходила, от смерти отвела!

А однажды сказал он ей — видно, не пьян, а похмелен был:

— Эх, мамка, всю-то жизнь ты хочешь всем хорошего, только не выходит у тебя. Ни себе, ни другим не удалось у тебя.

* * *

Это же правдой было: никому от нее хорошо в жизни не получилось.

Когда заболел Толя раком — на старом шве от раны распустился рак — сначала и надежды еще были, и операция, а потом уже надежд не было, а только муки и торопление смерти, даже и ею. И думала она иногда, зная уже по опыту жизни, что потом всплывет неожиданное чувство, что это, может быть, окажется любовь. А это оказалась жалость, но такая острая и большая, что куда уж даже и любви.