Во всей своей полынной горечи - [60]

За машинами, в конце рядов, целые поляны кринок, мисок, горшков. Оранжевых, сизых с чернью, муравленых. Подойди, возьми какой — в нем еще соломинки с воза остались — тронь чуть, и зазвенит он сухо и чисто. А по соседству, рядом, батареи кошелок, корзин, кузовков, выплетенных из душистой горьковатой лозы.

— Да ты не сумневайся, дочка, — сказал низенький опрятный дедка, когда Вера взяла в руки лукошко и стала рассматривать. — Ручка у него буковая. До-обрая ручка! И погляди, куда я ее запустил — во аж куда! А тут вот цвяшками скрепил. Век износу не будет. Добрый кошик, не сумневайся.

В намерения Веры вовсе не входило покупать кузовок, но этот маленький, точно игрушечный, был сплетен с таким изяществом, что она невольно потянулась к нему. А уж после того, как дедка доверительно объяснил ей, точно своей, как сработан кошик, куда запущена ручка, где и что скреплено гвоздиками для вящей прочности, после всего этого уйти просто так было неудобно. Да и пах кузовок летом — берегом, травой, красноталом…

— Покупаем для хозяйства? — спросил кто-то рядом.

Вера обернулась и увидела солдата, который стоял возле, сунув руки в карманы армейского, без погон, бушлата, и усмехался оттого, должно, что застал дивчину врасплох — свалился как снег на голову.

— Ой, То-о-оля… — протянула нараспев Вера, сраженная неожиданностью, и рассмеялась этому своему напевному «То-о-оля», вырвавшемуся совершенно непроизвольно. — Откуда ты? С приездом тебя!

Она слышала о его возвращении, но не ожидала встретить на ярмарке вот так, лицом к лицу. Он, наверное, еще и наблюдал за ней перед тем, как подойти. Она, конечно, сразу узнала его, хотя он здорово переменился, в нем мало что осталось от того угловатого парня, которого провожали в армию еще тогда, когда Вера ходила в школу. Толик заметно шире стал в плечах, плотней и даже вроде выше. В лице его появилось что-то новое, хотя сразу трудно было сказать, что именно, казалось, будто пережитое и перевиденное за годы службы наслаивало на нем свои следы, лепило лицо заново, исправляя, вытравливая в нем мальчишеское и добавляя мужские, взрослые черточки. А уже позже, когда они разговорились, Вера с удивлением отметила, что Толик будто и не изменился, как показалось вначале: тот же лоб, ясный, с выпуклостями, крутой, с бороздкой, как у Прокопа, подбородок и тот же цепкий взгляд серых глаз, та же затаенная усмешка в складке губ, — живой, зримый, он заслонил собой того, прежнего.

Они тут же отошли в сторонку, где толкотни было поменьше, а затем Вера возвратилась и купила приглянувшийся ей кузовок («Дай тебе бог, дочка, жениха хорошего!» — пожелал старик, принимая полтинник), и, когда расплачивалась за покупку, она знала, чувствовала, что Толик глаз с нее не спускает, смотрит зорко, оценивающе, и уж потом, когда она вернулась, она поняла, что понравилась, поняла той женской интуицией, которая никогда не подводит.

Они стали беседовать о том о сем, и Вера позабыла и про сапожки и про кофточку, и сама ярмарка с орущими динамиками, поросячьим визгом надрывным и всем нестройным гулом отодвинулась куда-то вдаль. То перебивая друг друга, то вспоминая школьные дни и перескакивая с одного на другое, они проговорили, должно, около часа, Толик рассказывал про службу, про ребят, про то, как добирался домой, а Вера о том, как сдавала экзамены в школе и затем в институте, про девчат, с которыми жила в общежитии… Толик не форсил, не задирал нос и не выкаблучивался, как то случалось с сельскими парнями, только демобилизовавшимися из армии: насмотревшись всякого, они глядели подчас свысока на своих односельчан, занятых одними и теми же прозаическими заботами. Нет, Толик, не цыкал презрительно сквозь зубы, с ним было легко и просто говорить, не испытывая своей ущербности от сознания того, что тебе не довелось увидеть то, что он видел, побывать там, где ему довелось, что все это время ты жила на одном и том же месте и ничего интересного в твоей жизни не произошло. А уж после того, как они наговорились всласть, Толик, спохватившись, спросил, что она тут, на ярмарке, ищет.

— Да так, к зиме купить кое-что… — замялась Вера, враз вспомнив, ради чего она приехала, и ужаснувшись тому, что так долго проболтала: еще немного вот так постоять, и можно уже и домой ехать.

— Ну, так давай вместе побродим, — предложил Толик. — Я человек везучий, и у меня тут дел никаких, считай. Приехал за компанию. Соскучился по Быкову, представляешь? Где ни бывал, какие базары ни видал, а сюда попал — как дом родной.

— Я уж сама… — смутилась Вера.

Толик не стал настаивать.

— Ну тогда я отчаливаю, — сказал он. — Вон наша машина. Зачем тебе крутить педали, когда в кузове найдется место и тебе и велосипеду? Ну?

— Не знаю… Я еще, может, задержусь.

— Ну тогда вечером встречаемся в клубе.

— Шустрый какой! — усмехнулась Вера, ей и нравилась эта настойчивость Толика, и пугала немножко. — Не успел приехать…

— Для солдата что главное? Быстрота и натиск!

Вера как-то сникла, а Толька пожалел, что ляпнул лишнее: это ведь не тот случай, когда, получив увольнительную, заводишь мимолетное, на час, знакомство с девчонками где-нибудь в парке, торопишься, несешь всякий вздор и расстаешься, чтоб никогда больше не встретиться.