Во всей своей полынной горечи - [10]

На площадку, что между палатками и морем, влетел новехонький, сверкающий никелем и нитролаком Иж с коляской.

— О, вот и Кузя! — обрадовался возвращавшийся с купания Юлий Семенович.

Кузя не заметил его. Ловко соскочил с мотоцикла и, маленький, плотный, улыбающийся, пошел к палаткам.

— Валя, здравствуй! Где Стасик? Анна Ивановна, здравствуйте! Доброе утро! Варвара Петровна, как вы тут?

Шумливый, говорливый, он сразу будто учинил переполох в лагере. Словно позабыв о том, зачем он приехал сюда, Кузя ходил от палатки к палатке, шутил, смеялся — загорелый, крепкощекий, и весь вид его точно говорил: «Какое сегодня чудесное утро! Какое чудесное море! А воздух!.. Какая красота! Солнце какое! Привезли мы с Клавой свежее молоко, арбузы, яйца и помидоры. Хотите, люди, берите! Могу и даром отдать — ничего для хороших людей не жалко! Да и девать некуда… Я рад новым друзьям, рад тому, что живу, что вижу солнце, что здоров… Разве вы ничего этого не замечаете?»

— Ты бы поменьше кричал тут… — с улыбкой напомнила Клава, полнотелая добродушная молодица, сгружавшая бидон вместе с подоспевшим Юлием Семеновичем.

А Кузя уже метнулся к мотоциклу, принес охапку кукурузных початков.

— Берите, варите ребятам. Они любят… Да зачем деньги? Валя, ей-богу, обижусь! Леня, Таня, Алеша, идите сюда! Вы еще не купались? Ай-я-яй, как же можно так долго спать! Тащите сюда кастрюлю, да побольше: сейчас наварим кукурузы. Юлий Семенович, здравствуйте, как водичка?

…Однажды утром он подкатил к стану «дикарей».

— Хлопцы, — обратился к скучавшим мотоциклистам, — помогите наладить «ижака». Только купил. Двадцать пять сил, а не тянет, чертяка! Больше сорока не выжимает, хоть убей! А за мной дело не станет!

Чертяку Ижа обступили, и сразу инициативу в свои руки взял Стасик — он разбирался в мотоциклах как бог.

Так началась дружба с Кузей. Он работал шофером в соседнем селе, уже успел сменить несколько мотоциклов, и дома у него стоял еще один Иж с коляской, доведенный за короткий срок до ручки. Кузя был человеком на редкость беспечным и абсолютно бездарным по части техники и откровенно, даже с каким-то веселым удивлением признавался в этом.

— Как тебе колхоз машину доверяет? — недоумевал Стасик.

— А черт его знает! — смеялся Кузя. — У меня сынишка седьмой класс окончил, так он кумекает, паршивец, а батька ну ни бельмеса! А езжу! В дальние рейсы часто посылают: в Одессу, в Винницу… Ничего, удачно!

— Загадка ты для меня, Кузя, — посмеивался Стасик. — Чудо!

Кузя не обижался, он вообще, похоже, никогда и ни на кого не был в обиде.

…Над обрывом показался Юрка.

— Где же ваш улов? — спрашивает Валя у сына, когда тот подходит к стоянке и ставит пустой бидон на стол.

— Нету крабов, поздно пошли… — оправдывается Юрка и кидает черпак под коляску. — Вот завтра на косу махнем!

— А папка где? — допытывается Кузя.

— Там… — махнул рукой Юрка в сторону моря, сверкающего солнцем и синевой.

Приезжают машины и автобусы, из них вываливаются целые толпы горожан и колхозников из окрестных сел. На площадке торгуют яблоками, дынями, арбузами, медом… Берег многоголосо гудит, и песчаная полоса у моря, сколько видит глаз, уже кишит купающимися.

Клава, опомнившись, принимается распродавать привезенное — неохотно, без того алчного интереса, которым отличаются заправские торговки: ей поскорей бы с рук сбыть. Кузя разоблачается и отправляется искать Стасика, своего «мотоциклетного кума».

Через четверть часа они оба стоят на обрыве.

— У нас тут хорошо… — говорит Кузя, оглядывая море и берег и приглаживая мокрые после купания волосы. Похлопывает себя по безволосой, как у мальчишки, груди, жмурится от нестерпимо яркого солнца.

Кузе нужен собеседник, одиночества он не переносит. Он может часами говорить без устали, тактично обходя неприятные подробности, о своей бесхитростной жизни, о том, как покупал мотоцикл или ездил в Одессу… Но особенно охотно этот здоровяк говорил о болезнях и при этом предлагал такому же здоровяку Стасику, который никогда и ничем, кроме насморка, не болел, самые невероятные рецепты.

— Все в жизни, понимаешь, так устроено, что, к чему ни подойдешь, во всем что-то есть…

— Мудро закрутил! — смеется Стасик.

— Возьми вот медузу. Думаешь, она бесполезная? Ты сделай так: налови сачком да на газете на солнышке расстели. За сутки они тебе высохнут. А затем возьми и разотри в порошок. Если будет радикулит…

— На кой дьявол он мне сдался, твой радикулит! — бурчит разомлевший от жары Стасик.

— Ну, если будет… — невинно продолжает Кузя. — Порошок из медуз — самое верное средство. Врачи, думаешь, понимают что-нибудь? Черта с два! Была у меня как-то желтуха. Ну, Боткина болезнь. Умирал, веришь? Спроси Клаву. Месяц в больнице — и никакой тебе надежды. Знаешь, кто меня вылечил? Цыганка, дай ей бог здоровья. Зашла как-то в хату. Клава хмурая, плачет. Стала цыганка расспрашивать, а Клава и рассказала все: мол, хозяин помирает, и врачи ничем помочь не могут. «Я, — говорит старая цыганка, — тебе мужика твоего вылечу». Ну, Клава, конечно, не верит, а все же… Когда человек в таком положении, он хватается и за соломинку. Словом, она этой цыганке червонец в руку, индюшку… На другой день приносит цыганка яблоко. Как раз вот в эту пору дело было. «На, — говорит, — дай ему, когда передачу понесешь. Пусть съест». Дала мне Клава то яблоко. Гляжу — дырочки в нем проверчены и заделаны. Ну, мне все равно уж пропадать. «Ешь, — Клава говорит, — и не спрашивай». Ну я и съел, а что, не знаю. И что ты думаешь? На другой день мне уже лучше, а там и вовсе пошел на поправку. Врачи довольны: медикаменты, мол, правильные выбрали. А я молчу, не хочу их разуверять, чтоб не обидеть. Потому как никто не поверит, что в том яблоке было.