Во все тяжкие… - [17]

— Вам.

— Ну, на этот раз ты мне врежешь, чую.

— Сомневаюсь. У вас кладка. А у меня нет удара. Не идет шар.

— Пойдет, пойдет! — Чудо-тесть успокоительно похлопал его по плечу. — После рислинга еще как пойдет, Аполлоша!

Они опять схватились, а я продолжал наблюдать от окна за их соперничеством. ЖАР И ХОЛОД ИГРЫ. ГОРЯЧКА И ДРОЖЬ. НЕБЕСНЫЕ ВДОХНОВЕННЫЕ ПОЛЕТЫ И ТЯГУЧАЯ ЗЕМНАЯ ТЯГОМОТИНА. Так бывает за письменным столом, но там, если проигрываешь, то самому себе. И всегда можно отыграться, если постараешься. А на зеленой полянке сукна иные законы: кто слаб, тот будет безжалостно растерзан, как в нецивилизованных хищных джунглях. СЛЫШИШЬ, ЧТО ГОВОРЮ, АВТОНОМОВ? ПОБЕРЕГИСЬ.

Но он не слышал моих мысленных предостережений. Он распалился. А можно сказать, что он пошел в разнос. Он потерял осторожность и бдительность — и был немедленно наказан за это.

— Кажется, все. У меня набор, — смущенно сказал Аполлон, произведя подсчет шаров.

— Неужели?

— Да. Увы!

Скоропостижная, скоротечная партия! Но вместо того чтобы огорчиться, Автономов восторженно закричал: — Молодчага! Вот это класс, Аполлоша! Вот это я понимаю! Показал свою настоящую игру. Врезал мне!

— Так. Случайно, — поскромничал тот.

— Ну да, ну да! Случайно! Знаем! Еще одну! Ставка прежняя?

— Можно удвоить, если хотите, — улыбнулся зять.

Удвоить? А почему бы нет! Давай удвоим, чего мелочиться. Удвоили, — скрепил Аполлон. Он побросал шары в коробку и поставил ее на стол.

— Вот это уже игра серьезная. Вот сейчас продувать не резон, — приговаривал Автономов, составляя неизменный треугольник. Я НАХМУРИЛСЯ. Я ЗАКУРИЛ.

Существует старая фотография, которую изредка извлекаю на божий свет из своего архива, где хранятся всякие любопытные документы, и разглядываю с грустной улыбкой. Эпизод давней плодоносящей жизни! Он, Автономов, и она, Женя Китаева, и я, начинающий Сочинитель, обнявшись, стоим на берегу залива Мордвинова. Стройная Женечка, ослепленная солнцем, смеется. На ней смелый по тем временам купальник, не очень-то скрывающий прекрасные женские тайны. А мы в плавках, подчеркивающих нашу несомненную мужественность. Кто сегодня, когда померкнут море и небо, уединится с Женечкой Китаевой в ее палатке? Я окажусь избранным, а побежденный и оскорбленный Автономов глухой ночью уйдет пешком в город… чудак!

На обратной стороне фотографии умопомрачительная дата: июнь 1969 г.; мы — выпускники тойохарской средней школы № 1. Какая глухомань времени, господи! Глухомань, я сказал? Ошибка. Те молодые годы просматриваются насквозь, как тропинка в светлом березовом лесу, а глухомань — это косноязычное будущее, это невнятные заросли гигантских лопухов, крапивы, репейника, карликового бамбука, угрожающей жизни ядовитой ипритки и, может быть, даже рвотной ипекакуаны, этого кустарника из семейства мареновых, — такое страшное бездорожье в плотной завесе сырого тумана… впору заплутать и сгинуть.

Нынешний Автономов мало напоминал тогдашнего. Он сразу повел в счете, начав с шара под номером 14. Он всадил его в лузу так яростно, что дужка зазвенела, и тонко, заливисто засмеялся. Смех был чужой, не автономовский, смех с какой-то придурью. И тут же почетный рыбовод расправился с чертовой дюжиной — тринадцатым. И тут же крикнул: — Шестого шаром в угол направо! — но шестой отказался идти в угол, а бесшумно прокатившись по полю, встал в опасной близости от средней лузы.

Автономов круто выругался — это при молодом зяте! — и устремился к окну, где стояла неприконченная еще бутылка рислинга. И я стоял тут с нехорошим, хмурым лицом.

— Продуешься, Константин, — каркнул я.

— Продуюсь? Кто сказал? Пока веду. — И он быстро опрокинул в себя бумажный стаканчик с вином.

— Твой зятеск себе на уме. Твой зятек дока еще тот, я вижу.

— Анатоль, не смеши! — Автономов залился своим новым смехом. — Что ты можешь видеть? Ты же абсолютный дилетант! Мне стыдно, что я не дал тебе фору. Надо было дать шара четыре.

— А я закатил в середину, — подал голос от стола Аполлон.

— Да? А я что-то не слышал заказа.

— Прослушали, Константин Павлович.

— Да? Может быть. Какой?

— Шестой. Ваш.

— Ну, это был гиблый шар! Валяй дальше.

— Девятый дуплетом в середину, — распорядился Аполлон.

Я предупреждал тебя, Костя, — сказал я, но он уже устремился к столу.

Заказанный девятый элегантно, иначе не скажешь, с легким поцелуем медной дужки, проник туда, куда ему надлежало. Автономов дурашливо зацокал языком, дурашливо запричитал: — Ой-ей-ей, Аполлоша, какой шарик! — Он на глазах глупел, а вскоре, после еще двух шаров, забитых зятем, заметно занервничал, стал часто, без надобности, по-моему, мелить кий, прекратил свои нелепые шуточки-прибауточки, которыми сопровождал игру. Ему удался длинный накат через весь стол, но чрезмерная, я бы сказал, точность подвела Автономова. А может быть, луза была с дефектом. Маститый шар, а именно двенадцатый, прозвенев о дужку, не упал в лузу, а вновь выкатился в чистое поле. Автономов схватился за голову, ахнул, а его противник, горячо посочувствовав, хладнокровно вкатил беглеца в тот же угол.

ЧТО Я ТЕБЕ ГОВОРИЛ, НЕРАЗУМНЫЙ АВТОНОМОВ? С КЕМ ТЫ ВЗЯЛСЯ ИГРАТЬ? БРОСАЙ КИЙ, БЕДОЛАГА.