Во все тяжкие… - [16]

— Эх, Аполлоша! Не люблю тянучку тянуть. Восьмого в дальний угол налево! — сделал он размашистый заказ и сильно пустил вперед полосатого забойщика.

Сухой, костяной треск сталкивающихся шаров — и восьмой, промчавшись по стремительной гипотенузе, вонзился в заказанную лузу.

— Лихо, лихо! — сказал Аполлон улыбаясь.

Браво, Костя, — подал и я голос от окна. Сразу и безоговорочно (излюбленное словечко Автономова) я принял его сторону, хотя решительно не одобрял несусветно крупную, на мой взгляд, ставку в игре. НАКАЖИ, КОСТЯ, ЭТОГО МОЛОДЧИК, воспрянул я. ДОКАЖИ, ЧТО ЕСТЬ ЕЩЕ ПОРОХ В ПОРОХОВНИЦАХ.

Автономов словно бы услышал. Он тут же, не мешкая, заказал десятого в середину, и заманчивый десятый скользнул туда, куда надо.

— Имейте совесть, Константин Павлович! — весело оскалился Аполлон, извлекая шар из сетки.

ВОСЕМНАДЦАТЬ ОЧКОВ. А для партии надо набрать семьдесят одно или семьдесят два, припоминал я правила пирамидки.

Третий удар у Автономова не получился — не все, значит, коту масленица, но он, кажется, не был огорчен. Он одарил меня молодым, счастливым взглядом: как, мол, Анатоль, нехреновое начало? Я вскинул вверх большой палец и отправился на поиски туалета — здесь, как ни странно, его не было.

Пока я отсутствовал, лихой мой дружок набрал пятьдесят восемь очков (я не поленился посчитать шары), а богоподобный Аполлон — лишь тридцать семь (я тоже пересчитал). Теперь Автономов охотился за тринадцатым и пятнадцатым, которые еще оставались на столе и могли решить судьбу партии в его пользу. Он снял джемпер и засучил рукава кремовой рубашки. Он взглянул на меня с шальной победной улыбкой. Его худое, породистое лицо было одухотворено. Он явно наслаждался всем: и самой игрой, и красивым безмятежным родственником, и чудной зеленью бильярдного сукна, и солнечным светом, озарившим просторный зал, — жизнью он наслаждался! — и несомненно вдохновляла его перспектива вечера, светлая перспектива встречи с обретенной Миленой.

Я же, пока ходил, остро ощутил, что время утекает, что этот день неплодотворен и, собственно говоря, загублен, и я, строго говоря, страдал. Ибо мы, пенсионеры, дорожим временем. Для нас, пенсионеров, утраченное время — это больше, чем просто утраченные часы и минуты… это всегдашнее напоминание о близком конце.

Я подошел к Автономову, который опирался на кий, дожидаясь удара партнера, и тронул его за плечо.

— Игрочишка, послушай… — Он живо обернулся. — Ты долго еще намерен гонять шары?

— А что такое? — просветленно откликнулся он.

А то, что если долго, то я побреду домой. Время утекает.

Анатоль, не дури! Брось, не уходи! — сразу всполошился Автономов. — Ты меня стимулируешь. Я без зрителей хуже играю. Мне зритель нужен, Анатоль.

— Ништяк, — сказал я. — Обойдешься.

— Ты лучше вот что сделай. Ты сгоняй, пожалуйста, в буфет. Наверняка тут есть буфет, а в нем вино. Так ведь, Аполлоша?

— Есть буфет, есть винцо. Пятнадцатого два борта в угол. Эх!

— Ну вот, слышишь, Анатоль? Сгоняй, пожалуйста. Купи бутылочку сухого. Тут можно распить бутылочку сухого, Аполлоша?

— Тут можно пить все, что угодно, папа.

— Ну вот, видишь, Анатоль. Не посчитай за труд. Бильярд, он, знаешь, допинга требует. А денежка вот! — Он выхватил из заднего кармана джинсов толстый бумажник, а из него мгновенно извлек пятидесятитысячную купюру. — Вот! Сдачу себе оставь.

— Чаевые, что ли, мне даешь?

СОЧИНИТЕЛЬ РОМАНОВ И ПОВЕСТЕЙ В РОЛИ ОФИЦИАНТА ИЛИ МАЛЬЧИКА НА ПОБЕГУШКАХ — НЕ ОСКОРБИТЕЛЬНО ЛИ ЭТО?

— На прожитье даю! Тебе до пенсии еще два дня, я знаю. А ты весь пустой, так?

— Ну так.

— Ну вот.

— Ну давай. Хрен с тобой.

Я взял купюру. Я пошел выполнять заказ. Никак я не мог отказать такому счастливому Автономову.

Вернулся я вскоре с большой бутылкой венгерского рислинга, пакетиком чипсов и бумажными стаканчиками. Двадцать девять пятьсот. Остаток денег я воздержался отдавать, ибо Автономов рассудил правильно: до пенсии надо еще прожить два дня. Я получаю ее семнадцатого числа каждого месяца, и ни на день раньше — местный закон суров.

Первую партию тесть закончил победно, и проигравший зять расставлял на столе новый треугольник. Я не заметил на его лице ни раздражения, ни тревоги. Безмятежное, ослепительное лицо. Наоборот, Аполлон, кажется, радовался за своего умельца тестя, гордился его победой.

— Константин Павлович, знаете, что скажу? Вам надо заняться игрой профессионально. Можете крепко подрабатывать.

— Шутишь? — тут же откликнулся Автономов. Он, открыв бутылку, разливал рислинг в бумажные стаканчики.

— Какие шутки! Я знаю здешний контингент. Есть пара игроков нашего уровня, остальные не потянут. Но они богатенькие! Башлей не жалеют, даже баксов. Зарываются в подпитии.

— Брось, Аполлон, не совращай старого человека.

— При чем тут ваши годы! Вы — мастер, а они еще приготовишки. Под вечер набегут, вот увидите. Лимонщик на лимонщике. Бизнесмен на бизнесмене.

— Нет, Аполлоша, не стоит. Не рискну.

— А по-моему, рискнете. Вы азартный.

— Думаешь?

— Вижу, чувствую.

— Нет, Поль, я трусоват по натуре. Вся моя сознательная жизнь — это сплошная благопристойность. Я, Аполлоша, свою жизнь прожил по правилам на самом среднем уровне, без взлетов, знаешь. Продолжим? Мне разбивать?