Внуки Колумба - [64]

— Не знаю, можно ли сказать, — Угис неуверенно смотрит на Казиса. — Но мне кажется, у Робиса скоро будет…

— Вот видите! — Шапар выпускает клуб дыма. — Здорово вы защищаете интересы своих товарищей! Вместо того чтобы вытащить несправедливость на свет, вы ее засовываете в темный угол и думаете, сотворили доброе дело. Чего же тут удивляться доносам и клевете? Сами даете повод!

— Мы пустили Ию к себе только до тех пор, пока Робису не дадут комнату, — говорит Угис. — Лишнего часа не продержали бы у себя!

Шапар ходит по кабинету и сердито ворчит. Вдруг он останавливается и снова берет Казиса за пуговицу.

— Вот ты сам скажи мне, как следует теперь поступить? Что было бы справедливо и правильно?

— Это мы пришли к вам за советом, — Казис виновато улыбается. — Мы в своих грехах покаялись. Надеюсь, парторганизация все-таки поддержит нас…

— Нет, ты не увиливай! Вот говори сам, что надо делать! Сегодня ты секретарь комсомольской организации, а завтра, возможно, тебе придется заменить меня.

Казис смотрит парторгу б глаза:

— По-моему, надо поговорить с директором. Временно, пока достроят новый дом, Ия могла бы оставаться у Робиса…

Шапар задумчиво пошевелил бровями.

— Вот пуговица, — начал он. — Пуговицы надо пришивать крепко. Ты говоришь, Ия могла бы остаться у Робиса? А куда же ей деваться еще? Но надо собрать молодежь цеха и поговорить, понял? Надо делать так, чтобы люди сознавали, что происходит вокруг них.

«Все будет хорошо, — облегченно вздыхает Липст. — Нет, Казис определенно гений. И Шапар тоже дядька что надо. С таким человеком стоит поговорить».

И Липст вдруг с удивлением начинает обнаруживать массу родственных черт в этих внешне таких различных людях — Казисе, Угисе и Шапаре. Сходство это угадывается каким-то чутьем, и тем не менее оно очевидно и несомненно, так что не обнаружить его нельзя. И если в Угисе Липст давно заметил стремление быть похожим на Казиса, то теперь он понял, кто служит примером для Казиса — им, хоть и не в таком конкретном выражении, был Шапар. «Все будет хорошо», — думает Липст.

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошел Крамкулан.

— Что скажешь? — устало повернул голову Шапар.

Крамкулан неуверенно топчется у двери.

— Понимаете, товарищи, — робко заикнулся он. — Для справедливости я должен сказать… если собрание еще не кончилось…

— Ну, ну, говори, что ты мнешься?

Все смотрят на Крамкулана с напряженным вниманием. Липст слышит, как стучит сердце Угиса.

— Я хотел сказать… Я никакой жалобы про общежитие не писал. Это другой наврал от моего имени.

Шапар прошелся до стены и потрогал вешалку.

— Это хорошо, что ты не писал, — проговорил он.

— Но я могу сказать, кто написал…

Липст поглядел на Угиса. У того волосы стояли дыбом.

— …Циекуринь, — пробормотал Крамкулан.

— Клара? — воскликнул Угис. — Точно?

— Честное слово. Она мне сама призналась.

— Циекуринь, — повторил Липст. — Но почему Циекуринь?

— Говорит, добра, мол, хотела, — Крамкулан развел руками. — А мне сдается, из мести. И еще потому, что дура.

Шапар рассмеялся. Угис крепко сжал руку Крамкулана и не выпускал ее из своей. Казис хранил серьезное молчание.

— Ладно, — сказал Шапар. — На сегодня будем считать собрание закрытым. С директором я поговорю. А пока пусть все остается так, как есть. Но чтобы это было в последний раз, поняли?

XI

Июньское утро над Ригой еще отливало прохладной синевой, словно только что брошенный в огонь хрустальный кубок, однако белые сполохи солнца, взбиравшиеся все выше на небосклон, предсказывали, что уже скоро все вокруг засверкает и заискрится в палящем зное.

На вокзале воскресное столпотворение. Каждая электричка на взморье походила на последний поезд, вырывающийся из осажденного города. Липст втащил Юдите в вагон в последнюю секунду. Их зажали в тамбуре. Стиснули так, что не вздохнуть, но потом стало легче. В раскрытые двери врывалась приятная свежесть. Под колесами весело пели рельсы.

— Едем! — радостно воскликнул Липст. — Хорошо!

— Мы счастливцы, — Юдите попробовала повернуться. — Я не стою на твоей ноге?

Липст отрицательно мотнул головой.

— Здесь самое хорошее место, — сказала Юдите.

— Главное — самое надежное. Рукоятка тормоза прямо перед носом.

— А моя сумка у тебя?

— Ручку, во всяком случае, держу.

В Засулауксе оказалось, что вагон наполовину пуст, и в него ворвалось еще чуть не пятьдесят пассажиров. Мужчина в растерзанной ковбойке жонглировал над головой клеткой с канарейкой. До Ба́бите канарейка молчала, потом вдруг запела.

— Ей, видать, жарко, — словно оправдываясь, сказал мужчина.

— Нет, — возразил Липст, — просто она оптимистка.

— Может, платье не слишком помнется? — робко предположила Юдите.

— Ты тоже оптимистка.

Поезд подходил к Приедайне. Человек с канарейкой готовился к выходу.

— A-а, теперь мне понятно, почему она запела… У нее были основания, — сказала Юдите.

Липст тихонько свистнул.

— Юдите, а ты бывала в рыбачьем поселке Буллюциемс?

— Нет.

— Тогда для какого лешего нам ехать дальше? Тут самые красивые места. Две реки, море, лес. Извините, уважаемые граждане, мы выходим!

Растрепанные и помятые, они остались на тихом перроне вдвоем, словно крупицы огромной лавины, с грохотом умчавшейся дальше.