Внуки Колумба - [63]

— Ну? — спросил Липст. — Стало легче?

Угис задумчиво пощупал левый бок.

— Что-то непостижимое! Крамкулан не признается.

— Не признается… Почему ты считаешь, что писал именно Крамкулан? В цехе есть несколько «П. К.» — Потримп Калнынь, Паулина Кукуринь, Питерис Киркум…

Угис затряс головой.

— С чего вдруг этим людям писать такую ересь? Крамкулан, тот хоть на меня зол. Но он не признается…

— Не верю, чтобы он на это пошел.

— А кто же?..

Рабочий день начался. Несколькими минутами позднее в цех явился рабочий Шмидре из материального склада и подошел к Робису. Они о чем-то переговорили, после чего Шмидре зашел в стеклянную конторку Крускопа. Вскоре их короткий разговор стал известен всем:

— Товарищ Красткалн, не обижайся, — сказал Шмидре. — Я тут ни при чем, но меня прислали временно исполнять обязанности мастера цеха.

В кабинете парторга Шапара Липст был впервые. Он имел полную возможность все внимательно осмотреть, так как разговор длился уже не меньше часа. Рядом с Липстом сидели Казис и Угис. Робис в последнюю минуту передумал и наотрез отказался идти к Шапару.

Парторгу не сиделось на месте. Он ходил взад-вперед по комнате. Стоя у стены, он принимался зачем-то тереть пальцем обои. Достигнув окна, он подкручивал никелированный шпингалет или внимательно оглядывал заводской двор. Подойдя к письменному столу, проводил по нему ладонью, точно проверяя, не запылилась ли полированная поверхность. За столом для видимости стояло дряхлое кресло на кривых, рахитичных ножках. Этот музейный экспонат не выдержал бы и половины веса Шапара. Центр стола занимала стеклянная пепельница с величественной горой окурков, дымивших, словно угасающий жертвенный костер. Шапар проработал двадцать лет в кузнечном цехе и мускулатурой напоминал профессионального атлета-борца. Голос у него был громкий, он любил посмеяться и при этом энергично шевелил густыми черными бровями, бегавшими по лбу, словно маленькие косматые зверьки.

Говорит Казис. Он говорит долго, и уже третий или четвертый раз. Липст никогда не видел, чтобы он так горячился.

— Я не оспариваю принципиальную сторону вопроса. Мужское общежитие есть мужское общежитие — это все верно. Но нет правил без исключений. Геологические партии где-нибудь в тайге ведь не ставят отдельные палатки для мужчин и для женщин. И в высокогорных приютах для альпинистов тоже не предусмотрено отдельных спален. Я считаю, что все зависит от самих людей, их поведения. Преступление против морали с одинаковым успехом может быть совершено и в общежитии и в отдельной пятикомнатной квартире. У Мерпелиса мещанский подход к делу. Он поднял такой крик, будто Ия пришла в общежитие с улицы, будто она не жена Красткална и не работает на одном заводе с нами. Ее комсомольского значка Мерпелис не видит, он видит только гнусную анонимку клеветника и ночную сорочку Ии.

Шапар спокойно слушает и не перебивает Казиса. Он даже не смотрит на кипятящегося комсорга и старательно заклеивает сломанную папиросу.

— Она все время была прописана. Только у себя, где снимала койку, — вмешался Угис.

— А что касается законов, — не унимается Казис, — то они справедливы, но далеко не полны. Представим себе на минуту, что произошло бы, если Робис действовал по закону. Робиса к Ии не прописали бы, потому что там нет лишней площади. Им пришлось бы жить как до женитьбы — каждый сам по себе. После десяти вечера они имели бы право встречаться только на улице, поскольку закон воспрещает непрописанным лицам оставаться на ночь в чужих квартирах. Странно, конечно, но у нас нет особого закона, который предоставлял бы право женатым людям жить вместе…

— И если Робиса прописали бы в комнате Ии, — увлеченный боевым пылом друзей, вмешался Липст, — с моральной точки зрения результат был бы тот же самый — кроме молодоженов, там жила бы и Вия. Вся разница в том, что там комната втрое меньше.

— Мы действовали так ввиду чрезвычайных обстоятельств, — Казис вскакивает со стула и становится напротив Шапара. — И я тут ничего страшного не вижу! Через несколько лет, когда молодоженам вместе с брачным свидетельством смогут вручать ключи от новой квартиры, безусловно, таких случаев не будет.

Шапар внимательнейшим образом изучает кончик папиросы и будто не слышит громких, возмущенных голосов ребят.

— Ясно, — наконец кивает он. — В отношении Мерпелиса все более или менее ясно. За незаконный обыск и «вещественные доказательства» мы его взгреем. Но теперь, может, ты сам мне скажешь, чего в этом деле не смогли понять вы, в чем вы допустили ошибку?

Казис ничуть не смущен вопросом.

— Мы виноваты тоже, — говорит он. — Я и не собираюсь этого отрицать. Нельзя делать все только по своему усмотрению.

— Что верно, то верно, — удрученно вздыхает Угис. — Малость переборщили…

Наконец сломанная папироса отремонтирована. Угрюмо наморщив лоб, Шапар прикуривает ее, подходит к столу и ударяет по нему кулаком. Однако Липст чувствует, что откровенность его друзей пришлась Шапару по душе. «Если бы мы тут жалобно расхныкались и попробовали выкручиваться и врать, он уже давно выставил бы нас за дверь», — думает Липст.

— То-то же, — ворчит Шапар. — Хотя, по сути дела, надо бы сейчас снять ремень да всыпать вам всем по первое число. И в первую очередь тебе, Казис! Когда комсомольцам нужен доклад о подпольной борьбе в буржуазной Латвии, ты находишь время разыскать старика Шапара. А когда надо открыто бороться с бюрократами, ты обходишь парторганизацию стороной. Все равно что повивальная бабка — когда операция не удалась, звонишь в «Скорую помощь»… Раз отработал Робис четыреста часов, стало быть, ему положено дать квартиру. У него еще нет детей? Другой раз те, у кого семеро ребят, могут легче перетерпеть, чем те, у кого еще не было ни одного!