Вне закона - [6]

Видимо, Еремея сначала подумал, звонит начальство или по срочному делу со службы, но, поняв, что это Виктор, рассердился:

— Ты что мне спать не даешь? Дежурный в отделении есть.

И тогда Виктор взвился:

— Ну, попросишь еще что у меня! Я тебе сделаю… Мне минуты терять нельзя. Понял?

Еремея понял, потому что не привык, чтобы на него так орали, и сразу же ответил:

— Есть!

Но тут же опомнился — ведь Виктор и в самом деле для него не начальство.

— Сейчас звоню дежурному… И не психуй. Сам приеду.

Виктор положил трубку и заплакал. Он не услышал, как вошел Еремея и с ним лейтенант — коротышка с широкой грудью и длинными руками.

— Ну, приступим, — спокойно сказал Еремея…

3

Утро в городе начинается рано, а было около шести, и потому на первую смену спешили люди, многим не надо было ехать транспортом, да и освобожденное от вчерашних туч небо предвещало хороший день, улица манила свежестью и теплом. До больницы езды было не более десяти минут.

Капитан легко выпрыгнул из машины, поправил фуражку, одернул гимнастерку и, подтянувшись, словно должен был войти в кабинет высокого начальника, двинулся к входу в приемный покой, подле дверей остановился, оглянулся, командно крикнул Виктору:

— Ждать!

Виктор опустился на скамью, стоящую под липой, и оглядел светящиеся золотом окна серого кубического здания. Он много раз проходил здесь, знал, что на больницу и поликлинику денег не пожалели, окна были застеклены дымчатыми стеклами, а теперь их золотисто-пожарный цвет вызывал тревогу. Сидеть и ждать на скамье было невыносимо, ему стоило немалых усилий укротить себя. «Спокойно, только спокойно…» — думал он.

Начал сознавать: произошло нечто чудовищное, Нина, может быть, сейчас на самом краешке жизни, и если ее не станет, то это будет его концом. Он готов отказаться от всего, стать нищим, больным, испытывать любые унижения, но лишь бы та, что впервые в нем утвердила веру в возможность любви, оставалась на земле.

Он встретил ее зимой в институтском буфете. Засиделся за прибором, столовую закрыли, пришлось тащиться в буфет, да и там работа подходила к концу: уборщица протирала столы. Ему дали еды, он огляделся, увидел у окна женщину, неторопливо пьющую кофе, и направился к ней. Она не обратила на него внимания, может, даже и не заметила, как он сел напротив. Вроде бы ничего в ней особенного: наспех сделанная прическа то ли каштановых, то ли пепельных волос — сразу не определишь, щеки румяные, длинная шея, а личико кругленькое, однако же, несмотря на внешнюю вялость, от женщины исходила некая энергия, которая невольно притягивала к себе, заставляла любоваться впадинкой на груди. Белая кофточка, словно бы ненароком, расстегнута всего на одну лишнюю пуговицу.

Ей, видимо, надоело смотреть в окно, она медленно повернулась к нему, будто только сейчас обнаружив, посмотрела удивленно.

Он тут же сказал:

— Я вас не знаю. Вы новенькая?

— Нет, — ответила она. — Я вообще не ваша. Аспирантка. Мне надо здесь сделать кое-какую работу.

— А почему грустим?

Она слабо улыбнулась:

— Вовсе нет. Просто устала, а еще нужно в Москву, в общежитие.

— Вам что же, тут не могли найти места, чтобы не мотаться?

— Не могли… Я же сказала: чужая. То, что нужно мне, вовсе не нужно вашему институту… Да это все чепуха!

Она неожиданно решительно встала и ушла. Потом он встречал ее несколько раз то в столовой, то в том же буфете, и как-то легко обнаруживалось: им есть о чем поговорить, и они увлеченно болтали о всякой всячине. А потом она исчезла, не появлялась недели две, и он сам удивился, что грустит по ней; пошел в лабораторию, где была у нее работа, там сказали, в каком общежитии она живет, и он в субботу поехал в Москву.

Дежурная вызвала ее в холл, она пришла одетая в теплую куртку и вязаную шапочку: видимо, собиралась куда-то, и он обрадовался, что сумел застать ее.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего, просто заскучал.

— По мне?

Наверное, и в самом деле для нее это было неожиданно, и она засмеялась, смех у нее был совсем как у школьницы.

И тогда он неожиданно сказал:

— А поехали ко мне! Вон какой день стоит. На лыжах походим. — И испугался: сейчас пошлет его подальше.

А она азартно сказала:

— А что, поехали!

Дом его был в старой части города, оставила его бабка, — бревенчатый, но на каменном фундаменте. Здесь бабка прожила всю свою жизнь, была и усадебка небольшая и сараюшки. Он получил от нее письмо: «Приезжай, Витька, совсем одна, не за кем жить, ты один внук, все равно по свету шляешься, а тут тебе и жилье будет и работа».

Он и приехал. Дом был еще крепкий, хотя и выглядел развалюхой, однако ж в нем две комнаты, кухня, веранда. За то время, что здесь Виктор не был, подвели газ, водопровод. Он принялся дом благоустраивать: и крышу перекрыл, и ванну сделал, достал голубой с рисунком кафель, все выкрасил, вычистил, получилась квартирка что надо. Подле уличного фонаря поставил фотоэлементы, и двор освещался ночью автоматически, а когда становилось светло, электричество вырубалось. Бабка нарадоваться не могла, он ее заставил приодеться, чтобы не ходила весь день в засаленном халате. И подворье тоже в порядок привел. Денег ушло много, но дом стал получше любой городской квартиры: зимой в нем было тепло и сухо, а летом прохладно. Одинокая жизнь многому научила Виктора, и, когда бабка слегла, он готовил ей бульоны, каши, она удивлялась: как же у тебя так вкусно получается?