Вне лимита. Избранное - [5]

Как усердна была, губя

Тех — некупленных

            и непроданных,

Осужденных любить тебя!

Нет вины на твоих испуганных —

Что ж молчат твои соловьи?

Отчего на крестах поруганных

Застывают

       слезы твои?

Как мне снятся твои распятые!

Как мне скоро по их пути

За тебя —

      родную,

           проклятую —

На такую же смерть идти!

Самой страшной твоей дорогою —

Гранью ненависти

            и любви —

Опозоренная, убогая,

Мать-и-мачеха,

          благослови!

«Господи, что я скажу, что не сказано прежде?..»

Господи, что я скажу, что не сказано прежде?

Вот я под ветром Твоим в небеленой одежде —

Между дыханьем Твоим и кромешной чумой —

Господи мой!

Что я скажу на допросе Твоем, если велено мне

Не умолчать, но лицом повернуться к стране —

В смертных потеках, и в клочьях, и глухонемой —

Господи мой!

Как Ты решишься судить,

По какому суду?

Что мне ответишь, когда я прорвусь и приду —

Стану, к стеклянной стене прижимаясь плечом,

И погляжу,

Но Тебя не спрошу ни о чем.

II

«Круто сыплются звезды, и холод в небесных селеньях…»

Круто сыплются звезды, и холод в небесных

селеньях.

Этот месяц на взмахе — держись, не ослабя руки!

Закрываешь глаза — и за гранью усталого зренья

Конькобежец, как циркуль, размеренно чертит

круги.

В черно-белой гравюре зимы исчезают оттенки,

Громыхает глаголом суровое нищенство фраз.

Пять шагов до окна и четыре от стенки до стенки,

Да нелепо моргает в железо оправленный глаз.

Монотонная хитрость допроса волочится мимо,

Молодой конвоир по-солдатски бесхитростно груб…

О, какое спокойствие — молча брести через зиму,

Даже «нет» не спуская с обметанных треснувших

губ!

Снежный маятник стерся: какая по счету неделя?

Лишь темнее глаза над строкою да лоб горячей.

Через жар и озноб — я дойду, я дойду до апреля!

Я уже на дороге. И Божья рука на плече.

Октябрь 1982

«Молоко на строке не обсохло…»

Молоко на строке не обсохло,

А отчизна уже поняла,

И по нас уже плакали ВОХРы,

И бумаги вшивали в дела.

Мы дышали стихами свободы,

Мы друзьям оставались верны,

Нас крестили холодные воды

Отвергающей Бога страны.

А суды громыхали сроками,

А холопы вершили приказ —

Поскорее прикрыть медяками

Преступление поднятых глаз.

Убиенны ли, проданы ль братьям —

Покидаем свои города —

Кто в безвестность, а кто в хрестоматию —

Так ли важно, который куда?

Сколько выдержат смертные узы,

На какой перетрутся строке?

Оборванка, российская муза

Не умеет гадать по руке.

Лишь печалится: Ай, молодые!

Неужели и этих — в расход?

Погрустим и пойдем по России.

Озари ей дорогу, Господь!

Сентябрь 1982

«Из незнакомого окна…»

Из незнакомого окна

Скупой огонь дрожит и льется:

Да отраженная луна

Плывет, как яблоко в колодце.

И всё.

Ни пса и ни звезды.

Минуты капают — но мимо…

Как сердце, падают плоды,

Но дрожь земли не ощутима.

Кем нам назначен этот час —

Души немое предстоянье?

Себе ли ищем оправданья?

Виним ли время, горячась?

Без слез тоскуем ли по дальним?

И ловим зов, хоть не слышны

Ни голоса, ни звук кандальный.

Но посредине тишины

Возможно ль этот зов опальный

За отпущение вины

Принять?

16. 9. 82, ночью

«Моя тоска — домашняя зверюшка…»

Моя тоска — домашняя зверюшка.

Она тиха и знает слово «брысь».

Ей мало надо: почесать за ушком,

Скормить конфетку и шепнуть «держись».

Она меня за горло не хватает

И никогда не лезет при чужих.

Минутной стрелки песенка простая

Ее утешит и заворожит.

Она ко мне залезет на колени,

По-детски ткнется носом и уснет.

А на мою тетрадь отбросит тени

Бессмысленный железный переплет.

И только ночью, словно мышь в соломе,

Она завозится и в полусне

Тихонько заскулит о теплом доме,

Который ты еще построишь мне.

Октябрь 1982

«Плачет серый ветер…»

Плачет серый ветер,

Что дразнит ворона.

Ворона хохочет —

Качаются сосны.

Ах, серый ты, серый!

Пора бы на Север:

Прилечь бы на льдине —

Никто не увидит.

Ах, бедный ты, бедный!

Качаются сосны,

А муравьи лезут

Смотреть, как ты плачешь.

А там, еще выше —

Дождик да тучи,

А там, еще ниже —

Грибы да колючки.

Зачем ветру плакать

В такой пустой вечер?

Пошли — стряхнем листья

С соседнего леса!

Ноябрь 1982

«Мне как-то снилось: кони и попоны…»

Посвящаю моему другу Валерию Сендерову

Мне как-то снилось: кони и попоны,

Рука с колючим перстнем на плече,

И горький лик коричневой иконы,

И твердый ропот тысячи мечей.

Потом не помню. Травы уставали

Оплакивать надломы, волки — выть,

И кто-то пел по мертвым на привале,

И сохли раны, и хотелось пить.

Был месяц август. Дозревали звезды

И падали в походные костры.

И Родину спасти еще не поздно

Казалось нам. Мы дождались поры,

Мы встали — и в который раз, спасая,

Ушли в траву и перестали быть.

Юродивая девочка босая

По нам бежала с криком. Не убить —

Так просто. Кажется, сейчас усвоит

Моя земля бесхитростный урок…

Но нет! Ржавеют воды, бабы воют.

А мы встаем, когда приходит срок.

Декабрь 1982

Танец с тенью

Тридцать первого — динь-дон!

Близко к полночи — сгинь сон!

Я с тобой пойду — глаз в глаз —

В новогодний пляс!

Размахну подол — кружева!

Закружи, сокол — чуть жива!

Чтобы свечки — все в одну,

Чтобы душеньку — всю в струну,

Чтобы горюшко — в дым, в окно…

Чтоб глазам темно!

А глаза-то я подвела…

А под сердцем-то не игла —

То ресничка упала: вынь!

Да снежок смахни с головы!

Шитой скатертью крыт — стол,

А каемочка — вся крестом,

А стаканы — дзынь — наливай полней!