Вместе с комиссаром - [59]

А Егор, как говорится, тут как тут. Добриян за дверь, а он в дверь. Выспавшийся, выбритый, будто вчера и не вылакал литр самогона, с довольной улыбкой поздоровался с Руткевичем.

— Добрый день, товарищ Руткевич, — как бы обрадованный встречей, крикнул он на весь кабинет и, быстро вынув из кармана свою бумажку, положил ее на стол.

Председатель даже растерялся от неожиданности. Он отодвинул бумажку в сторону:

— Постой, постой, как тебя…

Егор сразу почувствовал его неудовольствие.

— Ты лучше садись да расскажи, как отрабатывал заслуженное?

Егор решил не сдаваться и держаться своего.

— А что мне рассказывать? — с вызовом взглянул он на Руткевича. — Честно отбыл все, что мне было присуждено. Вон и документ мой перед тобою…

— Чего тыкаешь? Мы с тобой дружки, что ли?

— А что ж, мы вместе росли…

— Росли, да в разные стороны, Егор Плигавка.

— Вьюга, вьюга военная нас пораскидала в разные стороны…

— Почему ж это из нашего села только тебя в другую сторону? — И Руткевич стал читать Егорову бумажку.

— А еще водка, чтоб она колом в горле стала, — оправдывался Егор. — Да я через нее и при немцах ничего не видел.

Председатель сложил Егорову справку и сказал, уже начиная злиться:

— Не видел… Не видел… Стежку к партизанам не увидел, а прямиком в полицию, так ту сразу нашел…

— А еще Перебейнос, — продолжал оправдываться Егор, — хорошо, что его пристукнули, меня втянул. Говорил: ты только на страже у моего дома стоять должен. Зато и сыт и пьян будешь. Вот я и стоял на страже.

— И никуда не отлучался?

— Почти что никуда…

— А кто ж это двух неизвестных задержал и отвел в комендатуру?

— Был такой грех, товарищ…

— Подожди ты с «товарищем», — прикрикнул Руткевич.

— Так я же ничего им не сделал?

— Не сделал, а немцам сдал! А почему ты их не отпустил, когда шел через лесок у Прудищей?

— Да они и не просили.

— Не верю я этому!

— Ну пусть будет по-вашему: один раз сказали мне — отпусти нас туточки, будет тебе когда-нибудь послабление…

— А ты не отпустил.

— Нет, — понурил голову Егор. — Да, по правде, я Перебейноса боялся. Дошло бы до него, что я вел двоих по дороге и не довел… Он же меня застрелил бы. Ну, признаюсь, струсил, он же меня застрелил бы, — оправдывался Егор. — А так я только и стоял на посту, товарищ…

— Да постой ты, «товарищ», — еще резче прикрикнул Руткевич. — И ты ни разу не стрелял, говоришь?

— Стрелял, но больше дуро́м. Подвыпив, забавлялся, бывало, чаще по галкам…

— А по людям нет?

— Нет, — растерянно промямлил Егор.

— И когда мы подрывали рельсы вблизи вашей комендатуры, ты не стрелял?

— Был я, был тогда, но, верьте не верьте, стрелял так, чтоб ни в кого не попасть. Пускал, как говорится, за молоком…

— Чтоб ни в кого не попасть, а троих в нашем отряде убили. И моего отца… Может, и твоя пуля, Егор?

— Борони бог, борони бог, поверь мне, Василь, — начал вытирать глаза платком Егор. — Клянусь тебе, товарищ…

— Я тебе не товарищ, Егор! Знай и на всю жизнь запомни это!.. А работу тебе, как предписывает наша добросердечная власть, дам!.. На, возьми свою бумажку. Дам работу, но не такую, какую тебе бы хотелось, а какую мы, честные люди, захотим: будешь работать, хлеб есть будешь. На твою бумажку.

Выпроводив Егора из кабинета, Руткевич еще долго не мог успокоиться. «Товарищ, товарищ… нашелся мне товарищ», — сердито передразнил он Егора.

Однако то, что надо устроить Плигавку на работу, не вызывало в нем сомнений. И потому, походив по бригадам и поразмыслив как следует, Руткевич направился в телятник к Агапке Клепацкой. К ней он решил послать Егора. Пусть сперва навоз убирает. Как раз для него работа. Да и Агапка его хорошо знала. Вместе же были при немцах. У Перебейноса.

Правда, Агапка была всего лишь прислугой, а Егор полицаем. После немцев она пришла в колхоз, не чуралась никакой работы, а вот уже около десяти лет в телятнике. И работает хорошо. Даже медалью «За трудовую доблесть» отмечена. Никто ей и не припоминал, что она прислуживала Перебейносу. Правда, говорили, что она несколько лет гуляла с кем придется. Но подросли дети — Агапка образумилась, остепенилась. Даже похорошела. То, что она немного пополнела, было ей к лицу. И когда б не дурная слава, так могло статься, что кто-нибудь и позарился б на нее.

Для Руткевича же главное было, что она старается и что все идет у нее ладно. Потому он относился к ней доброжелательно, хотя и немножко насмешливо. Вот и теперь, встретившись с ней, председатель спросил:

— Агапка!.. Тебе нужен помощник в телятнике?

— А как же, сами знаете, — отозвалась она, выходя к председателю из-за загородки для телят.

— Ну, так принимай кавалера!..

— Ай, не шутите, товарищ Руткевич, довольно и без вас я насмешек наслышалась.

— Нет, я тебе серьезно говорю.

— А кого? — и она, как бы застыдившись, прикрыла косынкой покрасневшие щеки.

— Да Егора Плигавку.

— А что, он уже явился? — удивилась она.

— Заявился! И работы просит.

— Нет, нет, товарищ Руткевич, не хочу его, не хочу.

— А почему? Ты же его хорошо знаешь!..

— Вот потому и не хочу. Что он будет у меня делать?

— Навоз выгребать.

— Работа, по правде говоря, как раз для него. Он же при немцах умел все выгребать. Но теперь пускай выгребает где-нибудь в другом месте. И так мне из-за Перебейноса прохода не давали. Забыли. А явится Егор, снова начнут. Не хочу его, не хочу!