Вместе с комиссаром - [51]

— Если тебе нужно, так ты и думай, что с попом будет.

— Темно, темно что-то, знаете-смекаете, ты обо всем говоришь, — заключал Донька и прощался, но через несколько дней мы опять видели его за горячей беседой то в одном, то в другом месте.

Так пролетела зима, а к весне мы однажды увидели, как у Киселевой хаты Донька производил обмен. Он отдавал Хомке свою бекешу, а вместо нее брал у того продымленную и словно проржавевшую за фронтовые годы шинель. Обмен был явно не в пользу Доньки, даже сам Кисель удивлялся:

— На что тебе сдались эти серые лохмотья?

— Пойду в город!

— Ну так и валяй в своей бекеше.

— Пардон, знаете-смекаете, во-первых, весной будет душно в бекеше, а во-вторых, шинель мне поможет…

— Чем она тебе поможет? Что, в шинели лучше будет слышно?

— А и лучше, знаете-смекаете, я на картинках в газете видел, что в бекешах офицеры ходят, а в шинелях солдаты.

— Ну так что?

— А еще я читал, что и власть теперь солдатская. Вот и пройду я в шинели, знаете-смекаете, куда только захочу.

— Ну, бери, коли уж тебе так хочется. — И Кисель отдал Доньке шинель, а еще в придачу и солдатскую шапку с потертым козырьком, и солдатский вещевой мешок, замусоленный еще больше, чем шинель.

Донька был доволен.

Через несколько дней, в воскресенье, когда немало народу собралось у Киселя на завалинке, чтоб обсудить насущные дела, туда приковылял Донька. На нем были уже знакомые порыжелые Киселевы шинель и шапка. За спиной, как балалайка, висел набитый солдатский мешок. Донька торжественно обратился ко всем:

— Мужи, знаете-смекаете, что я вам хочу сказать?

— Ну что, Доня? — насмешливо полюбопытствовал кто-то.

— Вам все ясно, знаете-смекаете, на этом свете?

— Да где там, Донечка, — понимая, куда гнет Донька, отозвался еще кто-то.

— Вот я и пойду в город.

— А зачем, Даниэль? — уже поддразнивали его.

— Доведаться, знаете-смекаете, чем советская власть дышит, — решительно ответил Донька и, круто повернувшись, зашагал к выгону.

До самой зимы не видели мы Доньку. Только когда первой порошей укрылись поля, заметили мы его на том же выгоне; он, казалось, помолодел, потому что был побрит и меньше ковылял. Пришел он все в той же шинели, но на груди красовался пришитый красный крест из ленты да на шапке было что-то вроде жестяной пуговки с зеленым крестиком на ней.

Когда же, дойдя до улицы, Донька снял шапку, то ли чтоб утереть пот с дороги, то ли из почтения к родным местам, мы увидели, что и голова у него, как кочан, совсем голая. Нам, встретившим его, он так ничего и не сказал и, только кинув на ходу свое добродушное «потом», скрылся за воротами.

Зато через день, помогая Доньке на току молотить рожь, мы услышали обо всем, что узнал Донька в городе. Кончив веять зерно, он присел на высоченный мешок жита и неторопливо рассказывал нам, а мы сидели развесив уши. Да и мужчины с соседних токов тоже пришли послушать Доньку.

— Ну, знаете-смекаете, — рассказывал Донька, — совсем изменился город. От флагов красным-красно, и хоть есть нечего, поют, все поют. И малые, и старые! Шляп не увидишь, только шапки и шапки, и красные звездочки на них, и козырьки много у кого поломанные. Кто в чем — в кожанках, в шинелях, в поддевках. А девки стриженые. И я вам скажу, не худо, знаете-смекаете, антик с мармеладом!

— И у всех головы бритые, как у тебя? — спросил Кисель.

— Нет, не у всех, а есть и такие. Но я сделал так по новой вере.

— Так ты уже мусульман? — пошутил кто-то.

— Пардон, не мусульман, а праведник.

— А ты советскую власть признаешь? — наседал Кисель.

— Признаю, знаете-смекаете.

— А как же ты и советской и новой вере будешь служить?..

— Я так желаю. Свобода, знаете-смекаете.

— А как советская власть дышит? Ты ж говорил, что доведаешься? — спросил старый Герасим, тот, которому Донька вместо кожуха сшил бекешу…

— Дышит правильно, дядька Герасим… да малость с перебоями, знаете-смекаете.

— А что за перебои? — переспросил Доньку кто-то из молодых.

— А то, что леригию не признают.

— А ты б чего хотел?

— А я того, знаете-смекаете, чтобы советская власть и леригия дружно жили. Пускай бы и с красными флагами и с хоругвями ходили разом…

— Так ты, видать, за то, чтоб и панов не прогоняли?

— И не надо было. Они грамотные, все б забрать у них, а в канцеляриях пусть бы сидели.

— Так ты за большевиков или против? — сердился уже Кисель.

— Пардон… пардон, я, знаете-смекаете, как говорят в городе, ранархист.

— А что ты еще узнал в городе? — прервал спор Герасим.

— А узнал еще хорошего, что все учатся. Тоже и старый, и малый. И скоро делают кого хочешь: и судей, и начальников, и докторов.

— Так и ты уже, может, не портной, а доктор? — съязвил Кисель.

— Ну, доктор не доктор, однако фельдшером уже стал.

— За полгода?..

— За полгода. И документ имею.

— Так ты уже будешь и нас лечить?

— Если кто захочет, знаете-смекаете.

— А где же твои лекарства?

— Вон они кругом, и весной, и летом — травки, деревца, только собирай!

— Так ты на знахаря выучился?

— Пардон, знаете-смекаете, на фельдшера.

Много еще чего рассказывал в тот день на току Донька. Кисель ушел от него, уверенный, что Донька много врет, а старый Герасим, которому кашель давил грудь, захотел попросить у Доньки помощи, да и многие подумали: а может, и впрямь Донька на фельдшера выучился? Научился же он в один из своих походов шить бекеши.