Вместе с комиссаром - [49]

— Даниэль!..

Донька, рассердившись, сказал:

— Замолчи, дрянь!.. — И, неловко сложив свою книжечку, поднялся и зашагал в деревню один.

Мы остались. Конечно, поругали того, кто испортил под конец такой чудесный вечер. Собираясь домой, заметили клочок бумаги возле того пня, на котором сидел Донька. Развернули и прочитали:

Прузына, Прузына,

Едина, едина,

Люблю тебя веле[10] —

Люби Даниэля.

Когда поцелуешь,

Себя не надуешь,

Прузына, Прузына,

С тобой и на сено,

И в клеть, и в гуменце,

Люблю тебя венце[11] —

Открой мне коленце…

Хохотали мы всю дорогу домой. Вот как, узнали мы, умеет писать наш Донька! И больше всего нас забавляло, как он написал про свою Прузыну. Ведь мы ее хорошо знали. Жила она, одинокая вдова, в конце села. Мы часто видели, что к ней заходил Донька. Даже как-то вечером тайком от отчима отнес туда мешок зерна. Но мы никому не сказали, не желая выдавать Доньку. И на этот раз, когда проходили мимо Прузыниной хаты, мы умолкли, потому что подумали, что Донька может быть там. Лишь один из нас все же не утерпел и хоть шепотом, а подразнился:

— Открой мне коленце!..

Так окончился наш вечер под Ивана Купалу.

ДОНЬКА-КАВАЛЕР

После Ивана Купалы мы долго не могли дождаться от Доньки никаких выдумок. Он весь отдался работе. Видели его то с косой, то с граблями. Отчим, должно быть, был доволен, потому что, рассказывали, сам купил в местечке Доньке в подарок новый черный зонтик. А Донька с рассвета до заката не приходил с поля или сенокоса. Даже есть ему туда носили. И когда однажды мы, будучи поблизости от Доньки на пастьбе, подошли, чтоб вызвать его на какую-нибудь забаву, он спокойно, но твердо сказал:

— Не такие, как я, а сам граф за сохой ходит. Я же работаю и, знаете-смекаете, в этом смак чувствую. И вам, курчата, это должно быть известно. Больше спрашивать не о чем: работа… работа… работа… работа!..

И, больше не взглянув на нас, пошел за пропашником меж рядков картофельного поля до самой опушки.

До первого снега мы так и не встречались с Донькой. А когда снова его увидели, то сразу отметили, что он опять переменился. Стал Даниэлем. Исчезла борода, лишь маленькие усики украшали его хитрое лицо. На ногах хорошие сапоги, одет в давно знакомую нам бекешу. Таким мы увидели Доньку среди хлопцев как-то в субботу, когда они собирались на вечеринку. Компания, должно быть, не могла прийти к согласию, куда податься, потому что долго спорили, размахивая руками. Да видно, победил Донька, громко заявив:

Знает каждый кавалер-подпанок —

Нет паненок лучше хуторянок! —

и заковылял по дороге, что вела на хутора. А остальные двинулись следом.

Мы с Игнаськой тоже пошли с ними — были мы старше своих товарищей и чаще тянулись за взрослыми.

— В Бушанку пойдем… — возбужденно говорил хлопцам Донька. — Вот там панны сличные[12]. И Ядвиська… И Анэлька… Да и сам пан Антоний… Он ведь ризничим был в костеле. Поговорить, ума набраться…

— А Юзефа? — поддразнил его один из хлопцев.

— Молчи про Юзефу! Она совсем в другом конце живет.

— А чего ты, Даниэль, так перед панами и подпанками расстилаешься?.. — нападал на него все тот же, что попрекнул Юзефой.

— Я не расстилаюсь, знаете-смекаете, — спокойно отвечал Донька, — а изучаю их, чтоб уметь с ними говорить, когда придет время.

— А про что ты с ними говорить собираешься?

— А вот про что, — степенно отвечал Донька и раскрыл — шел снег — свой черный зонтик, — вот что я им скажу: «Бог у нас один, знаете-смекаете, панове?» — «Один», — наверное, ответят они. «Солнце у нас одно?» А что еще они могут сказать. «А земля? — я их спрошу. — А почему она неровно меж нас поделена?..» Я не дам им передыху! «Давайте, знаете-смекаете, по-доброму поделимся. Вы лишки нам отдайте, а вам еще останется».

— Так ты думаешь, что паны об этом с тобой беседовать будут?.. — спросил кто-то.

— Я их уговорю! — настаивал наш мечтатель.

— Сломают они твой новый зонтик на твоем же горбе, — твердо заявил тот же насмешник.

— Ну тогда я, знаете-смекаете, обращусь к богу!

— Эх, Донька-Донька, Даниэль ты, Даниэль… — слышалось еще среди хлопцев. Но споры прекратились, потому что на большой прогалине среди дремотного леса засветились огоньки нескольких хат бушанских хуторов.

В довольно просторной хате Антона Шаверновского было немало молодежи. Ядвися и Анэлька, молодые хозяюшки, в белых платьях порхали, как мотыльки, меж шумных хлопцев и девчат. Хлопцы, среди которых я заметил и Фельку Боцяновского, того, что увел от Доньки Юзефу, видно, были не слишком довольны, что пришли наши. Обижать же, должно быть, не собирались, тем более что сам Антон Шаверновский, обратившись к Доньке, радушно сказал:

— Проше, проше!.. К нам!..

В углу отдыхали скрипачи, цимбалисты и бубенщик, которые, видно, только недавно кончили играть, потому что еще вытирали потные лица.

Наш Даниэль, когда его поприветствовал сам Шаверновский, чтоб не остаться в долгу, как-то особенно деликатно изогнув шею, обратился ко всем, но главное, должно быть, к Ядвисе и Анэльке:

— Разрешите представиться, могу ль я вам понравиться!..

И хотя в ответ послышались и смешки и хмыканье, он, сняв бекешу, присел на край длинной скамьи. Хлопцы разошлись кто куда, каждый приглядываясь, кого пригласить на танец.