Вместе с комиссаром - [25]

Вернувшись, мать постлала чистую льняную скатерть на стол, украсила ее дерезой и расставила разную вкусную еду перед Семкой: пирог и яйца, масло и творог.

— Ай, пойду ж я еще, Семочка, да отрежу копченой полендвички да колбаски…

У Семки заколотилось сердце. Он не знал, удался или не удался его обман. А что, если вдруг?.. Он услышал, как в сенцах заворчала мать. И тут же успокоился, потому что на все сени разнесся пронзительный кошачий визг…

— А чтоб ты провалился!.. А чтоб ты сдох, это же надо — столько колбасы упереть, — приговаривала мать.

Но долго сердиться в святой день грешно, и они вкусно позавтракали вдвоем в пасхальное утро. А потом Семка побежал к ребятам катать пасхальные яйца и забыл обо всем.

Только Мурзика было жалко. Когда вечером, на печи, Мурзик подошел к нему, Семка погладил кота по выгнутой спине и тихонько прошептал:

— Ну, прости!.. Это ж на мне грех, а не на тебе.

Но Семка теперь уже не боялся греха так, как до этого. И даже черти, что были нарисованы в красном углу, не казались такими страшными.

Декабрь 1971 г.

Несвиж

БЫЛ ТАКОЙ…

Жил Антон Ясень со своей матерью в конце села Церковище, немного даже на отшибе. Сосновую пятистенку поставил еще его отец Пилип в первые годы революции из панского леса. И потому что от деревенских хат отделяла Антонову усадьбу небольшая рощица, прозвали этот уголок «Затишек». А укрепилось это название, может быть, еще и потому, что тихий человек был Пилип — Антонов отец, который помер вскоре после того, как построился, так и не пожив в свое удовольствие в новой хате. Никто не слышал от него ни ругани, ни крику. Да чтоб и пел он когда, тоже не замечали. И отошел Пилип незаметно, и люди скоро свыклись с тем, что не видно его никогда. Тем более что и сын Пилила Антон не отличался бойкостью, был во всем похож на отца. Как будто во дворе или в огороде копошился все тот же Пилип, только помоложе. А на работе с Ясенем мало кто встречался. Был старый Пилип ночным сторожем в колхозе. Помер — встал на его место сын. Не нарушала тишины и хозяйка хаты — Антонова мать Альжбета. Она, стыдливая сызмалу, может, потому что прихрамывала, всегда старалась держаться в сторонке от людей.

Когда Антон после смерти отца пришел ему на смену и, закинув ружье за спину, выходил на дежурство, кое-кто, увидев его издалека, шутил:

— Ишь ты, Затишек пошел… Можем спать спокойно!..

А так оно и было. Тихий, тихий Антон, а все видел. Молчаливый, молчаливый, но не проспит, всегда там, где надо, с ружьем похаживает. Никаких происшествий при нем не случалось. Младший Ясень знал, что над его молчаливостью и застенчивостью подсмеиваются, но задевало его за душу только, когда шутили над ним девчата.

— Затишек!.. Затишек!.. И спит, и ходит!.. — неслось иной раз ему вслед, и он даже боялся подойти близко. Когда зазывали его в хоровод, где было много и хлопцев, и то не решался присоединиться.

— Пускай себе Затишек, пускай себе «спит и ходит», — горько повторял он, но из ночи в ночь по-прежнему шагал один между колхозных амбаров и сараев.

Он очень подходил для своей работы, где тоже необходима была тишина. Небольшого роста, с круглым загорелым лицом и спокойными серыми глазами, всегда одетый в серую свитку, он и сам не выделялся в темноте среди посеревших от времени стен колхозных построек.

Мало кто интересовался Антоном Ясенем, ведь редко кто с ним и встречался. Ночью он ходит, полдня спит, а потом возится у себя в садике или на огороде. Да и сам Антон не очень стремился на люди.

А все же как-никак задела одна его сердце. Это была доярка — маленькая Дорота. Так получалось, что каждое утро она первая спешила на работу. И как раз тогда, когда Антон после ночи возвращался по тропке от колхозной фермы домой, они встречались. Небольшая, черненькая, вертлявая Дорота никогда не пропускала Антона, чтоб не пошутить. Поравнявшись с ним, непременно крикнет:

— Ах ты, мое золотко!.. Ах ты, мой Затишечек!.. Когда же ты ко мне сватов зашлешь?..

А еще, бывало, с налета и обнимет хлопца. Антон смутится, даже онемеет, едва на ногах устоит, закраснеется, а Дорота порхнет от него, и долго еще слышно молодому сторожу, как она хихикает за его спиной.

Сперва это не нравилось Антону. Чтоб не встречаться, он несколько раз возвращался с дежурства другой — дальней — дорогой, а потом привык и, когда не видел Дороту, даже скучал. У него начали роиться кое-какие планы насчет маленькой доярки-хохотушки. Дело в том, что и Дорота, как Антон, была в некотором роде одинокой. Жила она с маленькой дочуркой Верочкой. Поехала как-то по вербовке на лесозаготовки в Карелию одна, а вернулась вдвоем с ребенком. Так и жила с девчушкой в старой отцовской хате. Кроме двоюродной сестры Ульяны, никого у Дороты родных не было. Никто у нее не спрашивал, откуда у нее Верочка, а сама Дорота, хоть и хохотушка, об этом молчала.

«А почему бы… да и не так…» — думалось иной раз Антону. И он видел Дороту на своем дворе… И на сердце становилось тревожно и жарко, когда представлял, как смеется она у него под окном. Да и Верочка не помешает… Но дальше мечтаний Антон не шел, он не обмолвился об этом и Дороте при встречах. Не показывался он и на деревенских гулянках, хотя и скучал по ней. А она всегда там бывала. Так и остался он «Затишком». Без всяких перемен шла его жизнь.