Вместе с комиссаром - [20]
Должность председателя сельсовета требовала, чтоб я вел себя более солидно. Я стал воздерживаться от танцев на вечеринках, но оградить сердце от юношеских чувств не мог. И когда по делам мне приходилось отлучаться из сельсовета на несколько дней, я начинал ощущать, что мне чего-то не хватает. Какая-то тревога, грусть временами овладевали мной, и, как ни странно, все это как рукой снимало, стоило мне встретиться с Тамарой Жизневской. Тут уж, несмотря на попытки сохранить солидность, я не выдерживал и включался в общее веселье.
Чем дальше, тем больше хотелось мне как можно чаще видеть Тамару. Даже самое имя, когда кто-нибудь его упоминал, вызывало у меня умиление. Я все реже и реже вспоминал Анэтку. И чувствовал, что причиненная ею боль исчезает. Самый образ первой моей любви постепенно тускнел. Я уже не собирался добиваться Анэтки, тем более что у нее росли две дочки от Осипа Осиповича. Но его я ненавидел по-прежнему.
Один лишь образ Тамары тешил меня теперь. И хотя я никому и ничем не выдавал своей заинтересованности ею, сама она, как каждая девушка, каким-то особым девичьем чутьем поняла, что мне небезразлична.
А может быть, и увидела меня как-нибудь, когда я темной лунной ночью один допоздна стоял, вернувшись с обхода сельсовета, на небольшом деревянном мостике возле мельницы. В домике за шлюзом Тамара Жизневская снимала у мельника комнату. Она спала там за белыми занавесками, а я вглядывался то в эти окна, то в белопенное течение под шлюзом и без конца мечтал. Может быть, из-за Тамары я начал увлекаться стихами о любви, которые попадались мне в книжках, а их советовала мне читать она. Вот и теперь, когда я стоял в задумчивости, как-то сами собой слагались поэтические образы:
«Лунная ночь, безмолвно твое окно, Тамара, ты спишь и не слышишь, как чье-то сердце блуждает у твоего изголовья. Ты спишь и не слышишь, что прохладные пряди лунного света перебирают твои белокурые волосы. А это не только лунные пряди, это и мысли мои о тебе, они охраняют твой покой. Они шепчут тебе: знай, кто-то всегда с тобой. Ты спишь, Тамара, и не слышишь, как гулко бурлит в шлюзах вода, так же бурлят и мои чувства к тебе, и никогда они не будут знать покоя.
Ты спишь и не видишь неустанного течения, а оно ведет мои мысли вдаль, и верится, что так, как побежит весной далеко меж цветущих берегов этот поток, и наша жизнь потечет далеко-далеко… Ах, как хотелось бы мне в этой жизни быть всегда с тобой…»
Я долго стоял в ту ночь на мостике у мельницы, глядя на Тамарино окно, пока дергач на лугу не прокричал, что начинает светать.
Назавтра я не утерпел и с самого утра заявился в избу-читальню, как будто мне очень нужно было поменять книжку.
А Тамара то быстро раскладывала газеты на столе, то переставляла книжки, то просто, взяв тряпку, вытирала пыль на полках и на подоконниках. Она будто и не замечала меня. Я вздохнул с облегчением: значит, ничего не знает о моих чувствах и, конечно, не видела, как я простоял всю ночь под ее окном.
Поменяв мне книжку, Тамара спросила, не приму ли я участия в новом спектакле. А когда я отказался, сославшись на то, что мне теперь неудобно играть кого попало, она упрекнула:
— Ильичу не было неловко таскать бревна вместе со всеми на субботнике, а тебе уже стыдно с нами играть. Не слишком ли много ты о себе думаешь, Федя?.. — И она засмеялась так звонко и соблазнительно, показав свои Милые ямочки на щеках, что я и в самом деле смутился и постарался поскорее распрощаться.
Днем, захватив свой брезентовый портфель, я снова ушел в дальние деревни, где за делами мне удавалось забыть о своих мечтах. А вечером, хотя и предлагали в одном месте хороший ночлег, зашагал к нашей мельнице и, как накануне, под шум воды в шлюзе, стал глядеть на Тамарино окно. Казалось, что мысли мои могут невидимкой проникнуть к девушке. И сам себя осуждал за то, что в прошлый раз под влиянием разных стихов слишком чувствительно мечтал о нашей дальнейшей судьбе. Это же не к лицу нам, комсомольцам. Теперь я старался думать так, чтоб мысли мои были созвучны тому, что писали в боевых комсомольских газетах:
«Тамара! Мы молодые кузнецы новой жизни. Громко звучат призывные горны неукротимых сердец, зовя нас вперед, к всемирной коммуне. Ты и я, мы строители, много у нас забот, много у нас и счастья. Мы овеяны пламенными лучами непобедимых красных знамен, плечом к плечу, рука в руке должны идти и не останавливаться.
Ты спишь, Тамара! И не слышишь, что кто-то ждет тебя, чтобы вместе идти строить будущее. — И, взглянув на прекрасную луну, что плыла над далеким контуром леса, все же отважился и на этот раз добавить: — И кто-то тебя любит…»
И назавтра я не мог пройти мимо избы-читальни. На этот раз Тамара спросила первая:
— Это не ты, Федя, долго стоял вчера на нашем мостике?
— Нет, — солгал я, смутившись.
— Ну так кто-то очень похожий. И с таким же портфелем, как твой… Я даже хотела уже выйти и спросить.
А я подумал, что дошли до нее и не дали ей спать мои мечты.
Когда уже в третий раз остановился я на заветном мостике — все открылось. В самый разгар моих мечтаний тихонько скрипнула дверь мельниковой хаты. В знакомой мне кожанке шла ко мне Тамара.
