Вместе с комиссаром - [21]

— А вот и ты, Федя, — засмеялась она.

— На этот раз я, — как будто впервые очутившись здесь, согласился я с ней.

— Что-то и мне не спится… Ах, как тут хорошо в такое время! А я и не догадывалась. Как приду домой, так скорей в постель… Глянь, какая луна… как она отражается в озере. А какой таинственный шум воды у мельничного колеса… Ну, в самом деле чудесно, совсем как в книгах пишут…

Она стояла рядом, наклонившись к перекладине над водой, и коснулась моего плеча. Меня всего обдало невыносимым жаром. Даже онемел как-то и не знал, о чем говорить…

А Тамара спросила:

— Федя, а ты был в городе?..

— Нет, дальше своего местечка нигде не бывал… Даже поезда не видел…

— Ах, какой же ты отсталый, Федя, — и улыбнулась. — Не обижайся, я о том, что ты многого не видел. Не был даже в своем уездном, а для меня родном городе. А еще «Красный карандаш», — пошутила Тамара. И, видно вспомнив родные края, вздохнула: — Красиво здесь, ах как красиво. Но если б ты видел, как хорошо и у нас! У нас, в небольшом городке. Особенно на железной дороге, где мы живем… Там перекликаются гудки паровозов, как живые люди, один басом, другой тенором, третий дискантом… А я понимаю их разговор. Один паровоз спрашивает у другого: «Как ехалось, не трудно ли было брать подъем?..» — «Нет, легко, — отвечает тот басом, — мне это не в новинку, мне всегда все легко…» — «Ну, не ври, — пробует вмешаться третий, — я ж, идя навстречу, слышал, как ты кряхтел…» — «Брехун, брехун, ты сам кряхтел», — отрывисто отвечает бас и уже вовсе замолкает.

Хорошо, Федя, в такую ночь здесь, а видел бы ты, как хорошо в нашем железнодорожном саду в летний вечер. Шепчут липы мягкой листвой. Электрические фонари, как настоящие луны, висят над ветвями. Молодежь, молодежь, она по всем дорожкам, веселая, звонкая. А на площадке «Синяя блуза». Песни, танцы… — И Тамара еще раз вздохнула…

Я слушал и боялся перебить, потому что она вся захвачена была владевшими ею чувствами. И одно только я решился сказать:

— Жаль, что я никогда этого не видел.

— А знаешь, Федя, — и вдруг она коснулась рукой моего плеча, — давай съездим к нам в город…

— А как же я могу? — уже со вспыхнувшей надеждой сказал я.

— Ну разве нельзя, чтоб «Бедняк» вызвал тебя как «Красного карандаша» на какое-нибудь совещание? — И когда я промолчал: — А не то давай просто со мной на несколько деньков. Ты не беспокойся, остановиться можно и у нас. У меня родители хорошие…

— Я бы с великой радостью… Спасибо тебе, Тамара. — И, пожав ей руку, задержал ее в своей. Она не попыталась освободить ее, и это давало мне надежду думать, что я ей не безразличен…

Мы прошлись с ней вдоль озера, но поздний час звал девушку домой, и она, шепнув свое: «Прощай», — быстро скрылась у себя на крыльце.

А я долго еще ходил полный надежд, и мне совсем не хотелось спать. Ходил и мечтал о том, как мы с Тамарой поедем в город. Я уже ясно представлял себе и улицу у железной дороги, где она живет с родителями, и паровозы, что и в самом деле по-человечьи перекликаются, и железнодорожный сад, и молодежь, молодежь… И, конечно, Тамару, с которой я был рядом. Одного только боялся: как там отнесутся ко мне, простому, деревенскому… Потом представлял, как мы заходим в редакцию «Бедняка» и как хвалят «Красный карандаш» за хорошие заметки, говорят, что от меня можно ждать и большего — и все это при Тамаре.

Но, к сожалению, не все сбылось, как думалось. Через несколько дней после нашей встречи с Тамарой случилось то, что потушило все мои мечты. В соседнее село в отпуск приехал моряк, комсомолец Яшка Бобровский, которого два года назад мы торжественно проводили на Балтийский флот. Он явился, раздавшийся в плечах, ловкий, подтянутый, с мужественным обветренным лицом и каким-то особенно зорким взглядом. А матроска с синим воротником, а белая бескозырка с такими заманчивыми буквами «Красный курсант», а сверкающая звездочка, а якоря на рукавах, а ленточки-ласточки, что разлетались в стороны от чуть заметного ветерка! Как это все было неотразимо!

И вот в нашем сельском клубе, в маленьком зале, где мы своими силами построили небольшую деревянную эстраду, шел вечер самодеятельности. Я несколько дней был в волости на совещании и ничего не знал об этом вечере. А когда приехал и узнал, то тут же направился в клуб в надежде встретиться с Тамарой. И встретился, но так, что горько мне стало. Когда я пристроился на лавке, на сцене выступал небольшой наш хор. Я надеялся, что после него выйдет Тамара, чтоб объявить очередной номер. И она вышла, но не одна, а вместе с краснофлотцем Яшкой Бобровским. Они стали плясать «Яблочко». И как плясать! Яшка на корабле, видно, здорово овладел этим искусством, да и Тамара не уступала ему. Очень уж ловко и задорно отбивал Яшка подошвами чечетку, а Тамара, то подходя к нему, то отдаляясь, рассыпала такую дробь своими сапожками, что завидно было смотреть. Яшка улыбался, соблазнительно сияли хорошенькие ямочки на щеках Тамары. Ах, как горели их глаза! А все хлопали и не отпускали танцоров со сцены, и они останавливались, а потом начинали плясать снова, пока Тамара совсем не выдохлась. А тогда они скрылись за сценой. Я ждал Тамару, но она не выходила. Очередные номера объявлял Минка Буевич, который считался агитатором в нашей ячейке.