Влюбленный призрак - [15]

– Кажется, я начинаю понимать… – прошептал Тома́.

– Что ты начинаешь понимать?

– Почему мама отказывалась развеять твой прах. Я объяснял это сохранившимися у нее чувствами, на самом же деле она свято блюла твое завещание. Она унаследовала все на единственном условии – оставить тебя у себя. Ты довел черный юмор до того, что предусмотрел условие: если твое присутствие станет тягостным, тебя можно убрать в погреб – представляю, как веселился нотариус! Ты все-все предусмотрел?

– Но не так, как тебе кажется. Я не мог предвидеть, что однажды попрошу тебя о такой услуге, я не знал, что меня ждет. Но мы с Камиллой всегда мечтали о встрече в загробной жизни, о том, чтобы провести вместе вечность. Даю тебе ночь на размышление об осуществлении нашей мечты. Ступай спать, примешь решение завтра. Только не спи допоздна, время дорого.

– Спасибо, после всего, что ты мне поведал, я уж конечно буду дрыхнуть без задних ног!

– Предпочитаешь сыграть партию в покер? – небрежно осведомился Раймон. – В детстве ты обожал это занятие. Я позволял тебе выигрывать, потому что при проигрыше ты страшно бесился. Теперь ты вырос, и я больше не стану поддаваться.

– Ты сможешь держать карты? – удивленно спросил Тома́.

– Нет. Знаешь что, разложи пасьянс! Я сяду напротив тебя. Гениальная мысль! Мы будем не противниками, а игроками одной команды.

Тома́ поднял голову и весело посмотрел на отца.

– Этим широким жестом ты пытаешься меня очаровать и убедить?

– Сынок, я всю жизнь только и делал, что пытался тебя очаровать и убедить. Но, боюсь, никому вселенная не напоминает так настойчиво, как родителям, до какой степени мы вообще ничего не контролируем в этой жизни.

Раймон положил руку на плечо сына, и у того возникло странное ощущение, будто отец и впрямь тут, рядом с ним. Они многозначительно посмотрели друг на друга.

Тома́ отправился к себе в кабинет за колодой карт, лежавшей в ящике письменного стола.

Потом он разложил карты лицом вниз и открыл шесть первых. Раймон, сидя напротив него и наблюдая, время от времени говорил, какую карту открыть.

Так продолжалось до тех пор, пока Тома́ не завладела странная сонливость. Он уронил голову на стол и под хитрым взглядом отца уснул. Раймон прошептал ему на ухо, чтобы он шел спать в постель, и Тома́, как сомнамбула, последовал совету.

6

В мансардное окно заглядывал свет утра. Тома́ с трудом продрал глаза, еще не понимая, где находится. Воспоминания о вчерашнем дне были смутными. Раймон, стоя у раковины, насвистывал «Цветение вишни», свою любимую песенку. На мгновение Тома́ показалось, будто он снова ребенок, они на кухне их семейной квартиры и отец готовит ему завтрак.

– Ты по-прежнему любишь слабоподжаренные тосты? Я делаю вид, что могу брать предметы в руки… Забавно иногда притворяться, это как напоминание о жизни, ну, ты понимаешь, о чем я. Ты всегда садился за стол, открывал тетрадку и тоже притворялся, что читаешь, а сам за мной подглядывал. Я чувствовал спиной твой взгляд, мне нравилось твое молчание. Я ставил перед тобой тарелку, положив на край немного джема – тебе так нравилось. Ты уже тогда был маньяком по части еды. Я разворачивал газету, наставала моя очередь наблюдать за тобой. Ты уничтожал тосты, залпом выпивал стакан молока и с вызовом смотрел мне в глаза. Потом относил в раковину тарелку, молча целовал меня в лоб, выходил и ждал меня на лестничной площадке. Каждый раз, когда я отводил тебя в школу…

– …я спрашивал, какой будет твоя первая за день операция. Однажды ты рассказал – а я поверил, – что будешь оперировать человека, родившегося с двумя головами, но пока еще не знаешь, какую отрезать, а какую оставить. Ох, как я тогда испугался!

Раймон расхохотался:

– Не такое уж это было вранье, английские коллеги как раз совершили подвиг, разделив сиамских близнецов, сросшихся затылками. Вот откуда родилась та моя нелепая выдумка. Ладно, пошутили, и будет. Ну как, принял решение?

Тома́ открыл холодильник, достал пакет с хлебом для тостов, бросил два ломтика на тарелку, положил на ее край немного джема и сел за стол, подкинув и поймав на лету ноутбук.

Завтракая, он под восхищенным взглядом отца барабанил по клавиатуре.

– Как быстро ты печатаешь! Я печатал свои отчеты двумя пальцами, с ума сойти, сколько времени на это уходило!

– Ты хирург, а я пианист, ничего удивительного.

– Прости за нескромный вопрос: кому ты пишешь?

– «Окейаподо».

– Дальний друг?

– Агентство путешествий. Не делай поспешных выводов, пока что я проверяю, осуществим ли твой проект и, главное, по какой цене. Когда похороны?

– Говорю же, через три дня.

– В эту субботу я выступаю в Варшаве, отменить выступление буквально накануне немыслимо. Если отбыть завтра, – размышлял Тома́ вслух, изучая расписание рейсов, – то при разнице во времени в девять часов мы прилетели бы в тот же день. У меня были бы еще сутки, чтобы найти способ попасть куда следует. Ты знаешь, где пройдет церемония?

– В крематории, где же еще?

– Прекрасно, кто не мечтал побывать в Сан-Франциско при таких обстоятельствах! Итак, в среду… Не могу пока вообразить, что мне придется сделать в среду, но днем в четверг я должен буду сесть в самолет, в полдень пятницы приземлиться в Париже, а в субботу утром вылететь в Варшаву.