Влюбленный пленник - [42]

Абу Омар перевел тут же и очень точно. Полковник подпрыгнул, до сих пор он, как и все мы, сидел на мху или рыжей траве, а тут прямо подскочил и заорал:

– Хватит! – он обращался ко мне и к фидаинам. – Здесь вы можете говорить обо всем. Абсолютно обо всем. Но не ставьте под сомнение существование Бога. Богохульство не позволительно. Запад нам здесь не пример.

По-прежнему хладнокровный Абу Омар, искренне верующий христианин, перевел это высказывание, спокойно, но несколько напряженно. Не поднимая глаз на полковника, Ферраджа, пристально смотревший на меня, не повышая голоса, ответил, как мне показалось, слегка иронично и мягко, как разговаривают с безобидными сумасшедшими.

– Ты можешь не слушать, очень даже просто. Твой командный пункт в двух километрах. Если медленно идти, дойдешь за четверть часа. И ничего не услышишь. А мы будем присматривать за французом до пяти утра. Будем его слушать, отвечать ему. Мы будем свободно спрашивать, а он свободно отвечать.

Мне подарили эту ночь или, как посмотреть, отняли пропуск.

Абу Хани ушел, предупредив напоследок, что ему нужно будет предоставить отчет обо всем, что я скажу этой ночью.

– Я отвечаю за дисциплину в лагере.

На следующее утро он вернулся на базу Ферраджа. Пожал мне руку. Как он утверждал, ему было известно, что я этой ночью говорил.

Той ночью под навесом, растянутым под деревьями, мы долго не ложились спаль. Каждый фидаин задал мне несколько вопросов, одновременно готовя кофе или чай или свои аргументы.

– Это вы должны со мной говорить. Сказать, например, что такое для вас революция, и что, по-вашему, нужно, чтобы она победила.

Вероятно, ими завладела предутренняя истома, или это было влияние погоды, которая становилась все более хмурой и одурманивала, приводила в беспорядок часовые механизмы памяти, зато давала полную свободу словам. Так в городах, когда вот-вот закроется бар, внезапно особенно четко становится слышен шум игрального автомата, появляется нечто, делающее нас особенно внимательными и проницательными, и хочется продолжить разговор снаружи, потому что бармены уже клюют носом. За полотняной перегородкой слышались крики шакалов. Это место, возможно, из-за нашей усталости, сделалось вневременным и внепространственным, фидаины, наслаждаясь собственным красноречием, все говорили и говорили, а Абу Омар переводил:

– Посколько ФАТХ – это начало революции, а не только войны за освобождение, нам придется прибегнуть к насилию, чтобы избавиться от привилегированных, прежде всего, от Хусейна, от бедуинов и черкесов.

– А как вы это сделаете?

– Нефть принадлежит народам, а не эмирам.

Я очень хорошо запомнил эту фразу, потому что, скорее, простодушный, чем порочный, то ли всерьез, то ли нет, полагал, что это нужно самому бедному народу: беднея все больше, позволять себе роскошь содержать жирных эмиров, они видят не жир, а свежесть зеленого сада; некоторые бедные экономят и даже разоряются ради Рождества, а другие, еще более бедные, радуются, что над ними вырастет жирное растени. Есть народы, которых ночью пожирают клопы, а днем мошки, и они готовы это терпеть, лишь бы жирели стада набожных монархов. Но поскольку мои размышления той ночью были несвоевременными и неуместными, вслух я ничего не произнес. Из наших ртов и ноздрей вырывался дым аравийского табака.

– Нам нужно избавиться от Хусейна, от Америки, англичан, Израиля и от ислама.

– А почему от ислама?

С самого начала, как только мы прибыли сюда, я обратил внимание на его длинную черную бороду, жгучий взгляд, блестящие черные волосы, темную кожу, а еще на то, что этот человек все время молчал. Но сейчас вопрос задал именно он: «Почему от ислама?». Голосом мягким, твердым и таким отчетливым, что казался почти прозрачным:

– Зачем избавляться от ислама? Как? Избавиться от Бога?

Он обращался именно ко мне:

– Ты здесь не просто в арабской стране, не просто в Иордании, на берегу Иордана, ты с фидаинами, значит, ты наш друг. Когда ты пришел – он улыбнулся – ты приехал из Франции, я из Сирии, – когда ты только пришел, ты нам сказал, что не веришь в Бога, но, по-моему, если бы не верил, тебя бы здесь не было.

Он улыбался.

– Я хочу быть хорошим мусульманином. Если ты согласен, мы будем разговаривать вдвоем, при всех. Ты согласен?

– Да.

– Тогда встань и пройди половину пути, а я пройду вторую половину. Мы встретимся и обнимемся. Пусть пребудет с нами дружба по время разговора и после, но главное, перед началом разговора. Год назад меня послали в Китай на три месяца. Вот что мне запомнилось из учения Мао: перед началом разговора нужно доказательство дружбы: два поцелуя в щеки.

Он говорил свободно. Немного смущенный оттого, что завладел разговором, он, тем не менее, не сомневался в своих словах, ведь речь шла о Божественном. Когда мы поднялись, чтобы обняться посреди палатки и вернулись на свои места, наступила полная тишина. Разговор возобновился так: «Все равно нужно будет добывать нефть».

Возможно. Углеводородом займутся эксперты. Но этим утром фидаинам казалось, что вся аравийская нефть помещалась в единственном бездонном колодце, колодце Данаид, подобном полному золотых монет ящику англичан, который никогда не пустел, несмотря на полные карманы, сумки, коробки, мешки, притороченные к седлам лошадей. Сириец Абу Жамаль сказал: