Влюбленный пленник - [152]

Шрифт
Интервал

«Люди очень скрытные. Они расспрашивают, а сами ничего говорить не хотят. А если и говорят, так это чтобы лучше понять, когда ты врешь».

А здесь любили говорить именно о себе, рассказывали о своем положении. Будь у меня хоть какое-нибудь беспокойство, оно тут же исчезло бы, но недоверия, с которым мне пришлось столкнуться при сообщении о своей поездке – у представителей ООП на Западе, живущих вдали от своего народа, должен заметить – здесь не было вообще, ну, может быть, какие-то мгновенные вспышки, я чувствовал покой и доверие к палестинцам. Европейцы, да и другие арабы тоже мне солгали. Мне было здесь очень хорошо. Еще бы немного, и два члена этого семейства, самые молодые, рассказали бы мне, что были фидаинами. Я смеялся, они смеялись тоже, мы пили попеременно то горячий чай, то холодные напитки, которые приносили нам женщины.

Дом и особенно та комната, где вы мне сидели на ковре, показались мне очень чистыми, но в улыбках и искренних словах тогда, в 1984 году, я мог уже распознать какие-то признаки капитуляции. Заметнее всего она была как раз там, где ее пытались скрыть: в этих предательских переменах, которые хотели выдать за перемены к лучшему, и в этом было еще одно несчастье. И эта маленькая улочка, и те, что мы видели потом, были забетонированы, посередине пролегал желоб, по которому текла чистая воды или сточные воды. Дома были неновыми, но укрепленными твердым бетонным или цементным покрытием, казалось, весь квартал был, если можно так выразиться, стабилизирован, здесь ничто больше не испортится, не повредится, потому что всё застыло в этой нищете, было в ней зафиксировано, как в бетоне: зацементированная деградация. В комнате имелся пылесос, а не веник. Вертел лопастями вентилятор, и даже дети не обращали на него никакого внимания, ледяную кока-колу вынимали из жужжащего а углу холодильника. Комфорту здесь не радовались, с ним смирились. Всё, на что падал мой взгляд, было чистым, бедным, и некое аскетическое изящество виделось в этой со вкусом расставленной мебели, явно недорогой, порой купленной у торговца скобяными товарами. Белое пластмассовое ведро, судя по месту, которое оно занимало, воспринималось здесь как произведение искусства. Да будет позволена мне эта банальность: как и лицо палестинца, эта комната улыбалась, но улыбалась печально.

Саму борьбу, так мне показалось, словно отложили на какое-то время. Здесь это семейство, состоявшее из десятка человек, просто остановилось немного перевести дух. И больше, чем нищета, меня убеждала в этом кажущаяся стабильность:

«Чтобы сделать жизнь более или менее сносной, нам нужно укрыться в чем-то временном, которое выглядит, как постоянное».

И никто не удивился, что мы оставались только несколько минут. Мы находились среди лаконичного народа, где о главном говорят стоя. Набор закусок, мезе, что-то, приготовленное быстро, на скорую руку, на Востоке подают перед основными блюдами, основательными и плотными. Несколько минут, проведенные с этим палестинским семейством в Ирбиде, как раз и были мезе. По моему описанию никто Хамзу не узнал. Зять, молодой солдат, промолчавший все это время, поднялся, когда мы собрались уходить, пожал нам руку и впервые улыбнулся. Мне показалось, что до сих пор он наблюдал за нами с недоверием, но когда каким-то своим жестом я дал понять, что устал – что вы хотите? возраст! – он единственный это заметил и подтолкнул мне под локоть подушку. Когда мы оказались на улице, под солнцем, то опять заговорили про Хамзу. Было около полудня, Нидаль вошла в овощную лавку. На ней были темные очки, которые защищали не только от солнца, она не хотела, чтобы ее узнали. Нидаль спросила, живет ли в этом квартале Хамза, у которого мать вдова.

– Он там, с женой. Мать была вдовой, но снова вышла замуж.

«Это не тот, – подумал я, – есть настоящий Хамза и есть ненастоящие. Во всяком случае, настоящий из них один. Все остальные нет». Я подумал так потому, что вдова, снова вышедшая замуж, это так не соответствовало образу его матери: ее приветствию и прощанию, тем нескольким часам, что я провел с ней и ее сыном. Когда есть такой сын, замуж снова не выходят. Это было моей первой мыслью, а затем пришла другая, банальная, но почему-то меня опечалившая:

«Около пятидесяти лет, вдова, она могла вновь выйти замуж, чтобы легче было переносить трудности и переживать горе, вызванное смертью Хамзы. Однако она была настоящей главой семьи, а разве палестинцу – главе семьи нужна поддержка в виде второго мужа?»

– Можешь отвести меня в их дом?

– Конечно, это рядом, я знаю, что Хамза сейчас у себя.

Воображаемая крепость, в которой Запад, да и сами арабы держали палестинцев, испуганных, робких, гордых, молчаливых, рухнула прямо у меня на глазах. Так какой-нибудь бакалейщик в Пюи-дю-Дом мог бы показать ближайший кабинет дантиста, а продавец цветной капусты повел нас на соседнюю улицу. Он остановился перед железной дверью, которую я не узнал, потому что в моих воспоминаниях дверь Хамзы была деревянной и выкрашенной белой краской. К тому же несколько веток деревьев, видных через ограду, говорили о том, что перед домом сад, а не просто двор. А я доверял своим воспоминаниям, и доверял постоянству вещей и событий, питающих эти воспоминания: «Раз воспоминания мне верны, значит, и мир тоже».


Еще от автора Жан Жене
Дневник вора

Знаменитый автобиографический роман известнейшего французского писателя XX века рассказывает, по его собственным словам, о «предательстве, воровстве и гомосексуализме».Автор посвятил роман Ж.П.Сартру и С. Де Бовуар (использовав ее дружеское прозвище — Кастор).«Жене говорит здесь о Жене без посредников; он рассказывает о своей жизни, ничтожестве и величии, о своих страстях; он создает историю собственных мыслей… Вы узнаете истину, а она ужасна.» — Жан Поль Сартр.


Чудо о розе

Действие романа развивается в стенах французского Централа и тюрьмы Метре, в воспоминаниях 16-летнего героя. Подростковая преступность, изломанная психика, условия тюрьмы и даже совесть малолетних преступников — всё антураж, фон вожделений, желаний и любви 15–18 летних воров и убийц. Любовь, вернее, любови, которыми пронизаны все страницы книги, по-детски простодушны и наивны, а также не по-взрослому целомудренны и стыдливы.Трудно избавиться от иронии, вкушая произведения Жана Жене (сам автор ни в коем случае не относился к ним иронично!), и всё же — роман основан на реально произошедших событиях в жизни автора, а потому не может не тронуть душу.Роман Жана Жене «Чудо о розе» одно из самых трогательных и романтичных произведений французского писателя.


Франц, дружочек…

Письма, отправленные из тюрьмы, куда Жан Жене попал летом 1943 г. за кражу книги, бесхитростны, лишены литературных изысков, изобилуют бытовыми деталями, чередующимися с рассуждениями о творчестве, и потому создают живой и непосредственный портрет будущего автора «Дневника вора» и «Чуда о розе». Адресат писем, молодой литератор Франсуа Сантен, или Франц, оказывавший Жене поддержку в период тюремного заключения, был одним из первых, кто разглядел в беспутном шалопае великого писателя.


Богоматерь цветов

«Богоматерь цветов» — первый роман Жана Жене (1910–1986). Написанный в 1942 году в одной из парижских тюрем, куда автор, бродяга и вор, попал за очередную кражу, роман посвящен жизни парижского «дна» — миру воров, убийц, мужчин-проституток, их сутенеров и «альфонсов». Блестящий стиль, удивительные образы, тончайший психологизм, трагический сюжет «Богоматери цветов» принесли его автору мировую славу. Теперь и отечественный читатель имеет возможность прочитать впервые переведенный на русский язык роман выдающегося писателя.


Кэрель

Кэрель — имя матроса, имя предателя, убийцы, гомосексуалиста. Жорж Кэрель… «Он рос, расцветал в нашей душе, вскормленный лучшим, что в ней есть, и, в первую очередь, нашим отчаянием», — пишет Жан Жене.Кэрель — ангел одиночества, ветхозаветный вызов христианству. Однополая вселенная предательства, воровства, убийства, что общего у неё с нашей? Прежде всего — страсть. Сквозь голубое стекло остранения мы видим всё те же извечные движения души, и пограничье ситуаций лишь обращает это стекло в линзу, позволяя подробнее рассмотреть тёмные стороны нашего же бессознательного.Знаменитый роман классика французской литературы XX века Жана Жене заинтересует всех любителей интеллектуального чтения.


Торжество похорон

Жан Жене (1910–1986) — знаменитый французский писатель, поэт и драматург. Его убийственно откровенный роман «Торжество похорон» автобиографичен, как и другие прозаические произведения Жене. Лейтмотив повествования — похороны близкого друга писателя, Жана Декарнена, который участвовал в движении Сопротивления и погиб в конце войны.


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Казино «Вэйпорс». Страх и ненависть в Хот-Спрингсе

«Казино “Вэйпорс”: страх и ненависть в Хот-Спрингс» – история первой американской столицы порока, вплетенная в судьбы главных героев, оказавшихся в эпицентре событий золотых десятилетий, с 1930-х по 1960-е годы. Хот-Спрингс, с одной стороны, был краем целебных вод, архитектуры в стиле ар-деко и первого национального парка Америки, с другой же – местом скачек и почти дюжины нелегальных казино и борделей. Гангстеры, игроки и мошенники: они стекались сюда, чтобы нажить себе состояние и спрятаться от суровой руки закона. Дэвид Хилл раскрывает все карты города – от темного прошлого расовой сегрегации до организованной преступности; от головокружительного подъема воротил игорного бизнеса до их контроля над вбросом бюллетеней на выборах.