Влиятельные семьи Англии - [160]

Хотя эти слова Боб написал в возрасте двадцати двух лет, и его биограф Роберт Энрикес цитирует их, краснея от стыда, на самом деле это краткий конспект мировоззрения Боба по одному важному аспекту жизни и помогает понять, почему позднее он взял на себя роль светского главы англоеврейской общины – батюшки Джона Буля.

Боб приехал из Кембриджа с непримечательным дипломом второго класса и поступил на работу в метеорологическое управление. Его место подразумевало непонятные обязанности и отсутствие жалованья, но позволяло ему продолжать исследования, начатые в Кембридже. Это не понравилось его отцу. Он знал людей, которые имели доход, не работая, но не людей, которые работали, не имея дохода. Он хотел, чтобы у Боба была настоящая работа, и подыскал ему место через одного джентльмена, с которым познакомился, катаясь по Гайд-парку, – сэра Маркуса Сэмюэла.

Обычно Нэтти не общался с единоверцами такого низкого происхождения, но сэр Маркус сделал себе имя и возглавлял «Шелл» – уже тогда крупный концерн. Нэтти спросил у него, не найдется ли у него вакансии для Боба.

И она у сэра Маркуса нашлась. Нэтти инвестировал в «Шелл» крупную сумму, и Боба взяли туда на «добровольных началах» с перспективой повышения.

Через несколько месяцев Боб приметил сэра Маркуса среди праздничной толпы в Центральной синагоге и после службы завязал с ним разговор. Сэра Маркуса впечатлил высокий, нескладный, серьезный молодой человек, и на следующее утро в конторе он предложил ему работать в непосредственном подчинении у партнеров за 500 фунтов в год. Для 1901 года это был высокий заработок. Боб почтительно отказался и сказал, что будет работать бесплатно, пока не заслужит по крайней мере вдвое больше. В следующем году «Шелл» основала совместное предприятие с «Роял датч» и французскими Ротшильдами, получившее имя Азиатская нефтяная компания, и поставил туда Боба в качестве помощника управляющего. К 1904 году, когда ему было двадцать шесть, Боб уже зарабатывал две тысячи в год, что в конце 60-х было равно 12 тысячам фунтов. Он мог бы жениться на девушке из своего класса и обеспечить ей ту жизнь, к которой она привыкла. И этой девушкой стала Элис Беддингтон.

Баддингтоны были одной из ветвей плодовитого семейства Мозес. Даже через два века после поселения в Англии их потомки составляли многочисленную группу, хотя уже немногие из них носили фамилию Мозес. Одна знаменитая ветвь взяла фамилию Мертон, другая, несколько более дотошная, взяла в качестве имени название деревушки, возле которой жила, – Беддингтон.

Такой стишок ходил в то время:

Фамилию Мозес сменили они,

Носище еврейский сменить не смогли.

Беттингтоны быстро поднимались по общественной лестнице, покупали поместья, конюшни, лошадей, отличались в армии, становились известными спортсменами. Отец Элис Генри Беддингтон был известным завсегдатаем скачек. Он, можно сказать, вел кочевую жизнь, следуя за лошадьми от ипподрома к ипподрому. В основном он базировался в Ньюмаркете, где имел большой сельский дом с конюшнями, но часто снимал дома для размещения родных, друзей и прислуги в Аскоте, Эпсоме, Челтнеме, Гудвуде и Донкастере – где бы ни проходили классические бега. Чтобы узнать, где он находится, надо было посмотреть на календарь скачек. И потом, по окончании сезона, он отправлялся на долгий отдых в Южную Францию.

Его дочь Элис с раннего детства разделяла его любовь к лошадям и скачкам и прекрасно в них разбиралась. Биограф Боба Роберт Энрикес, галантнейший из мужчин и истинный рыцарь, всеми силами, доходя даже до какого-то отчаяния, старался подчеркнуть положительные качества Элис. Она, по его словам, отличалась «теплотой и необычайным великодушием к самому широкому кругу людей, питая искренний интерес ко всем, без различия класса и ранга». Она «чрезмерно интересовалась математикой, включая исчисление». Однако он был слишком честным автором, чтобы закрыть глаза на ее недостатки.

«Я очень надеюсь, что вы понимаете, какая вам достанется глупая и некомпетентная жена», – написала Элис Бобу после их помолвки, и, как узнал Боб, дело было не в скромности. «Она совершенно не представляла себе, как содержать дом, – писал Энрикес, – и, так как при ней всегда состояла горничная, она практически не умела даже позаботиться о самой себе. Разумеется, она не смогла бы ни пришить пуговицу, ни собрать дорожный сундук, и, говоря по существу, ее учили очень немногому помимо того, как вести себя в обществе естественно и спонтанно, в соответствии с ее врожденной прелестью».

Она тратила огромные деньги на одежду и без ведома Боба теряла целые состояния на скачках. Она делала это через свой личный банковский счет и гоняла дворецкого к букмекеру – делать ставки. Однако в какой-то момент ее потери достигли таких размеров, что на счете уже не хватало денег, и ей пришлось в слезах признаться во всем Бобу и пообещать, что больше она поступать так никогда не будет. Она сожгла все свои конные бюллетени, кредитные карты и букмекерские коды, но потом взялась за старое и в последние годы жизни снова влезла в долги.

Элис не разделяла музыкальных склонностей Боба, и, как видно, у нее вообще не было музыкального слуха. Хотя Энрикес вновь и вновь старается подчеркнуть все ее достоинства: «чистое лицо, голубовато-серые глаза, прелестные волосы, довольно приятный голос в разговоре», он вынужден признать, что она «не была хороша собой, напротив, ее нередко называли невзрачной». Однако она была единственной дочерью богатых родителей, и Беддингтон дал понять, что ее будущий муж может рассчитывать на состояние.