Властители душ - [71]

* * *

Бог раздает участи людям, инш'Аллах, как ему угодно, одним он дает богатство, других обрекает на бедность. Бедняк стремится все уравнять, если судьбе не хватает справедливости.

И разве справедливо то, что идолопоклонники безопасно живут в Мекке и готовятся снарядить зимний караван, который принесет им новые богатства, в то время как те, кто верит в Бога, страдают от насмешек, сидят в Ятрибе и становятся день ото дня все беднее?

Высокомерному Омару эль’Ади рабский труд — гак называет он полевые работы — уже давно доставляет страдания. Все совершенно не так, как рисовали ему его мечты, и уже давно пришло время поговорить с пророком об этом.

Перед дверью дома Мухаммеда, во дворе мечети, на одной веревке висят два свежевыстиранных женских платья, светло-красное и зеленое — платья Аиши — и развеваются на ветру. Изнутри слышен голос Абу Бекра, с тех пор как он стал тестем Мухаммеда, они почти неразлучны. Омар взбешен, в нем говорит ревностный гнев, и он сердито отодвигает платья в сторону. Даже и здесь есть то, что надо изменить: у него, у Омара, тоже есть дочь, и она, конечно же, так же прекрасна, как и Аиша, эта маленькая ведьма.

«Посланник Бога, — говорит Омар, — тот, кто не может прокормиться ни при помощи торговли, ни сельским хозяйством, тот должен вести войну и, таким образом, наполнять свой кошелек. А тот, кто не может защитить свою веру мечом, тот потеряет ее».

Пророк отвечает на это лишь половинчатыми неопределенными словами, но они ни в коем случае не удовлетворяют Омара. Он не понимает, что душу Мухаммеда гложет сомнение, которое становится день ото дня все мучительнее, о котором становилось все труднее и труднее молчать. Хотел ли Аллах войны? А если хотел ее, то почему же ясными, недвусмысленными словами не даст он ему приказ во время откровения? С другой стороны, Бог требовал, чтобы слово его распространялось и почиталось, а это было невозможно, если Мухаммед не возьмется за меч. Как смел он колебаться? Казалось, нелегко пойти этой новой дорогой, которая была ему чужда.

Мрачный Омар не стал возиться с такими сомнениями. Он забросил лопату и мотыгу в угол и начал проводить с единомышленниками разведки в пустыню около Мекки. А рыжеволосый Ибн Яхш, которого уже давно не устраивала спокойная жизнь в Ятрибе, выехал с восемью мусульманами окружным путем на юг, чтобы оттуда, из Таифа, подсматривать за враждебным родным городом. Мухаммед терпел это. Иногда, думал он, если Бог не говорит ясно, события сами по себе приводят к намеченным им целям.

* * *

В виноградниках Таифа созревал виноград, это был благоприятный год. Не только потому, что летом и весной выпадало достаточно осадков, чтобы он созрел, что солнце придало ему сладость и что лозы плодоносили лучше чем когда-либо — нет, прежде всего это был хороший год потому, что на этот раз сбор винограда совпал с началом праздника перемирия.

Население Таифа не любило, когда им мешали при сборе урожая, и издевательски пело в Хедшасе о том, что ни один житель Таифа не станет затевать ссору в то время, как начинает краснеть виноград. Может быть, это и правда, однако не начинать ссоры означает, что другой не будет доводить тебя до этого. Как можно жить в мире, если соседи постоянно нарушают границы, грабят караваны и если закон кровной мести вынуждает бороться?

На этот раз о начале священных месяцев возвестил тонкий лунный серп, прежде чем был сорван первый виноград. Каждое утро без опаски переходят женщины Таифа от лозы к лозе и надламывают стебли винограда, чтобы на солнце они увяли и высохли, но не потеряли своего запаха. Ежедневно наполняется огромный склад города Таифа ящиками и мешками высушенных фруктов, они ждут купцов из Мекки и Чаибара, которые захотят здесь сделать закупки.

Четыре дня сидит Ибн Яхш со своими товарищами в пещере горы около Таифа и не отваживается выступить из-за перемирия. В Мекке с ним обошлись плохо, и он не доверяет идолопоклонникам: кто знает, не решили ли они между собой, что перемирие не распространяется на мусульман. Можно было, правда, предположить, что Абу Софиан спокойно смотрел на объединение всех верующих в Ятрибе, не предпринимая против этого ничего. То, что ничего не было слышно ни о каких приготовлениях, только усиливало жуткое предчувствие.

Ибн Яхш сидит в пещере скалы и недовольно покусывает свою рыжую бороду. Со всей хитростью и предосторожностью он обогнул со своими людьми вражеский город далеко и был горд тем, что их никто не заметил. Теперь он был здесь, в Таифе, южнее Мекки, и ни один корейшит не мог ожидать шпионов с этой стороны света. Чем дальше, тем лучше. Ибн Яхш полагал, что хитро обделал это. Что, однако, теперь?

Выяснилось, что в самом Таифе нельзя было ничего узнать. Несколько мусульман переоделись попрошайками и бродягами, покинули пещеру и посетили дома жителей Таифа, которые больше ни о чем не могли думать, кроме как о своем винограде, и, когда шпион осторожно заводил речь о Мекке или об Абу Софиане, он не мог ничего узнать, кроме того, что ожидало купцов из Мекки и какую цену назвал Омаяд за сушеный виноград высшего качества.