Власть предыстории - [11]

Но как бы там ни было, для целей систематики этот критерий представляет определенную ценность. Что же касается АСгенетики, то тут положение хуже… Одни морфологические признаки едва ли что могут добавить к нашему знанию о предыстории и отличии человека от антропоидов.

Остается третья гипотеза, которая переносит центр рассуждений с морфологических особенностей, с поведенческих и информационных признаков на социальные. Она основана на одном из тезисов Карла Маркса о философии Людвига Фейербаха, где Маркс выдвинул идею о том, что человек не обладает собственной сущностью, она определяется теми отношениями, которые царят в обществе: «… в своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»[33]. Такой подход, собственно говоря, не нов в философии, еще Лейбниц говорил: «Отдайте мне воспитание и, прежде чем пройдет одно столетие, я изменю лицо Европы», Примерно той же точки зрения держались Локк, Гельвеций и многие другие философы. Они полагали, что в природе человека нет ничего определенного, твердого, на что могла бы опереться сущность человека. Маркс выдвинул идею о том, что единственной сущностной силой, определяющей специфику и человека, и общества, в котором он живет, является труд. Производственные взаимоотношения, складывающиеся в процессе труда, — главный критерий отделяющий человека и общество от мира животных.

Его позиция вполне понятна, если вспомнить центр интересов самого Маркса, отдавшего половину жизни занятиям политической экономией, где основой основ науки служит изучение форм трудовой деятельности. Ф. Энгельс дополнил марксову доктрину тезисом о том, что труд создал самого человека и поэтому является его глубинной сутью.

Методологический порок подобного подхода уже ясен — это не более как один из видов философской антропологии, когда человека рассматривают сквозь призму какой-то одной его характерологической черты. Но не менее ясна и фактическая неправильность «трудового» критерия человека. Отняв у него все, что лежит в сфере биологического, наследственного, доставшегося нам от миллиардолетнего мира живого, человек в марксовой концепции предстает неким белым листом, на котором можно написать, что угодно. Но практика доказывает, что это далеко не так! Поведение человека имеет свои специфические формы, доставшиеся нам в значительной степени от высших приматов. В их числе — особая забота о детенышах, расширение сферы прижизненного обучения индивида, передача ряда способностей по наследству от родителей к детям и т. п. «Унаследованное свойство есть природа субъекта, — писал русский философ-педагог П. Ф. Каптерев. — А природу гони в дверь — она влетит в окно. Обыкновенно свойство не уничтожается совсем, а только ослабевает, если на разрушение его направлены усилия Боепитания; при первой возможности оно всплывает снова на поверхность и расцветает пышно»[34].

На уровне политики и философии тезис Маркса не раз подвергался доказательной критике со стороны мыслителей, ориентированных на иные философские школы и направления. Так, Ю. Миллер из Лос-Анджелеса, справедливо указывая, что идея об отсутствии собственной природы у человека появилась у Маркса под влиянием античных философов, почерпнута в работах Гегеля и др., для которых сущность человека есть нечто бесформенное, а история обрела вид неумолимого рока, где не остается места личному бытию, замечает, что Маркс низвел свойства и качества человека до уровня второстепенных деталей и этим, по существу, упразднил саму идею человеческой природы[35].

Столкновение с К. Марксом происходит и в нашей, отечественной науке, хотя, разумеется, не явно, а под видом спора между отдельными научными концепциями современных ученых. Так, академик Н. П. Дубинин категорически настаивает, что сущность человека едина — совокупность общественных отношений (строго по Марксу!); ему возражает приматолог Л. А. Фирсов, который считает подобный взгляд одной из распространенных ошибок, так как «до сих пор человек — конечное звено в эволюции млекопитающих — рассматривается только как социальная единица». Эту тенденцию он трактует, как «дуалистическое уклонение, забвение того, что человек, будучи частью природы, несет в своей сущности мощное биологическое начало»[36].

Однако что же остается после того, как мы рассмотрели основные группы различных точек зрения и гипотез на критерий человека? Мы как будто зашли в тупик: без ясного и точного понимания критерия, отличающего человека от животного, по-видимому, нельзя понять антропосоциогенез. Наша тема расплывается, ускользая от анализа. Все попытки уточнить критерий человека разбиваются логическими доводами оппонентов. Мало того, возникает впечатление, и оно вполне обоснованно, что каждый предлагаемый критерий — не что иное, как собственное, взятое из личного опыта или из своей профессии отражение понимания человека. Антрополог выдвигает в качестве критерия морфологические особенности человека, психолог — особенности в его психике, этнограф — черты и особенности жизни «отсталых» народов, приматолог — преемственность форм поведения, доставшихся нам в наследство от приматов, политэконом спешит подставить в качестве сущностного человеческого свойства способность человека к труду; люди, склонные видеть вокруг себя жестокие поступки, утверждают, что человек по природе своей агрессивен; люди с противоположным складом характера считают его альтруистичным… Выходит, что вместо подлинно объективного критерия, который способен отделить человека от животного, все время выдвигается то, что уже заранее было известно. Критерий всплывает как бы априори, до обсуждения путей появления людей на земле, и уже под углом избранной точки зрения мы пытаемся строить более или менее правдоподобные гипотезы о происхождении человека и общества. Не разумнее ли поступать наоборот: идти от АСгенетики к критерию, от создания научной теории происхождения человека — к выяснению того, что составляет его субстанцию?