Власть нулей. Том 2 - [33]

Потом он подумал: а стоит ли вытаскивать эти воспоминания на поверхность? В любом компьютере есть такие системные файлы, которые лучше не удалять и даже не просматривать, иначе вся система выйдет из строя. Есть программы-шпионы, вирусы, которые становятся опасными только в момент их вскрытия, а до этого они могут спокойно храниться годами где-то на жёстком диске. Человек создал компьютер по своему образу и подобию и придумал способ очистки его диска именно потому, что сам не в состоянии вот так нажатием одной кнопочки очистить своё донельзя захламлённое сознание. Он и рад бы его не захламлять, но что делать, если жизнь в избытке поставляет события, которые лучше бы никогда не видеть, никогда в них не участвовать. Засядет так в голове какая-нибудь зараза, как паразиты в кишках, и попробуй, избавься. Когда дочь училась на врача, она вычитала ему из какого-то учебника, что симбиоз живого организма с вредными микробами необходим для продления жизни, а без каких-то там бацилл были бы невозможны некоторые фазы пищеварения и обмен веществ. Что касается абсолютной чистоты организма, то это утопия, так как полностью стерильный человек существует только в абстрактных теориях. Может быть, и абсолютно чистое сознание – такая же утопия, раз жизнь постоянно поставляет человеку всякий хлам для усвоения?

Так он пришёл к выводу, что ему лучше не копаться в своём искалеченном внутреннем мире, не расковыривать плохо заживающие раны, не давить бацилл сознания, а то в психике начнётся какая-нибудь гангрена и «вся система выйдет из строя». И если самое простое определение психического здоровья состоит в отсутствии психических расстройств, то разве, по аналогии, отсутствие телесных заболеваний и физическое здоровье – одно и то же?

Но сегодня его что-то ужасно раздражало, и он хотел понять: что же. С ним такое иногда бывало. Навалится какой-то гнев на разум, а как его выпустить и на кого – он не знал. Было у него для таких случаев только одно твёрдое правило: никогда не направлять его на своих…

– Песок-то разгружать?

– Да подожди ты!

Авторитет прислушался к доносившимся с улицы голосам и почувствовал, как что-то скрипит у него на зубах. Песок! Вот что его раздражало. Сыпучее и сухое до першения в горле слово «песок», от которого у него сразу возникало смутное чувство ужаса и приказ не дышать. Поэтому он сразу задыхался. Но не всегда. Иногда. Больше всего бесило, что он не может вычислить, когда же произойдёт это «иногда». А ещё больше злился на себя, что очень боится этих внезапных приступов. Получается, они были сильнее его, они держали над ним власть. Он не знал, что надо сделать, кого убить, чтобы освободиться от них.

Он не помнил, когда это случилось в первый раз, но отлично запомнил второй. Они тогда с женой были в Зеленогорске, где он увидел на залитом солнцем пляже много песка. Увидел, как отдыхающие в шутку закапывают в нём друг друга. И вдруг ему от этого зрелища стало плохо, как никогда прежде не было. Какая-то невозможная резь в глазах и сдавленность в груди, так что нельзя сделать вдох. Он запомнил, как мимо проплывали незнакомые люди, заглядывали ему в лицо, давали жене советы, что надо делать, а он был готов убить этих самонадеянных болванов за их советы: откуда они могут знать, что с ним?! Жена смотрела на него вопросительно и с тревогой. Ему стало стыдно, что он постоянно её пугает, и как она выдержит, если это на всю жизнь. И страшно, что с ним происходит что-то неподдающееся контролю. Она увела его с пляжа в санаторий. Потом уже вечером он тихо встал с кровати и пошёл на залив. И ничего не случилось! Стоял на берегу по щиколотку в этом песке, испуганно прислушивался к своему организму, не отколет ли он опять какой-нибудь номер, не накатит ли удушающая боль в горле. Потом совсем осмелел, полежал на этом песке, и хоть бы хны! Потом его нашла жена, и они долго гуляли, обнявшись по полоске набегающей и отступающей волны, как и многие другие отдыхающие. И все эти люди ему тогда были ужасно симпатичны, мир нравился до невозможности… А через полгода приступ повторился. И вот он никогда не болел, но очень стыдился этой своей слабости.

Жена ему сказала, что некоторые люди боятся воды, а он боится песка, и в этом нет ничего ужасного. Просила, чтобы он перестал бороться с собой, пусть всё идёт своим чередом: «Всё равно тебя не брошу, потому что ты хороший». Так у них повелось, что она иногда читала ему вслух, а он слушал, закрыв глаза, когда уставал так, что не мог спать, но и сам читать не мог: буквы прыгали в поле зрения. Слушал не столько книгу, сколько её голос, нежный и твёрдый одновременно, глубокий, как тихое лесное озеро, в котором запросто утонуть, поддавшись на эту обманчивую тишину. Ему нравился её голос, даже если приходилось его повышать. Он как-то сразу успокаивался от его звучания, узнал бы его из тысячи.

Однажды она читала ему книгу, что раньше у представителей высшего класса была забава изображать из себя психически неуравновешенного человека. Считалось, что у низшего грубого сословия, крестьян, солдат и мастеровых, нет души, психики, так что и болеть там нечему. Эта публика создана для тяжёлого физического труда и изнуряющей службы, где душа не нужна, поэтому ею обладает только элита. Вот элита и отрывалась по полной: демонстрировала друг другу свои заскоки, словно некое соревнование шло, у кого этой души, стало быть, больше. Всевозможные эпилепсии и шизофрении были в такой моде, что ими «болели» через одного. Якобы у избранных души так много, больше всех отвесили при раздаче, аж воспалилась. Реальным душевнобольным завидовали белой завистью! Нервные расстройства считались признаком сильной личности от переизбытка психической материи. Дескать, изболелась душенька за страну и народ, будь он не ладен, довели элиту до безумия. Но поскольку подавляющее большинство всегда психически здорово, то приходилось культивировать в себе разные странности искусственно и даже насильственно. Некий граф, например, приходил в гости и поедал там не угощение со стола, разговаривая о высоком, а цветы на окнах. Все к этому так привыкли, что заранее готовили обладателю сложной душевной структуры горшочек с сочной геранью – всё ж вкуснее сухого плюща.