Власть нулей. Том 2 - [12]

Ещё до Перестройки появилась мода делать большие портреты усопших на могильных памятниках. Раньше всё было проще: ставили обычный православный крест (и это в советское, «атеистическое» время, как ни удивительно) из арматуры, а на крест навешивали стандартный портрет на хорошо всем знакомой металлокерамике овальной формы. Старая часть кладбища практически вся пестрит такими крестами с портретами. Только у товароведа городской кооперации торчит громадная стела с огромным портретом, как бы уже за версту кричит: «Здесь лежит товаровед, а уж никак не советский инженер или врач – и не надейтесь!». Чем была вызвана такая мода – сказать трудно. Должно быть лихорадочным желанием продемонстрировать любому, пусть даже совершенно постороннему прохожему, что «у нас не хужее, чем у других людёв!». И ещё страхом, что за скромную могилу станут подозревать в нищете – главном пороке новой эпохи. Некоторые стремительно беднеющие семьи выкладывали за оформление такой могилы практически все сбережения и даже влезали в долги на годы вперёд.

На «ярмарке женихов» тоже есть такие портреты. А сильно пьющий человек сами знаете, как выглядит. И странно, что родственники не догадались взять для портрета фотографию более ранних лет, когда отравление и разрушение организма ещё на сказалось на его внешности. Странно, что художник по камню так досконально изобразил эти безобразные черты и не попытался хотя бы чуть-чуть облагородить лицо умершего. Словно рисовал не для памятника, а для учебника по наркологии или токсикологии. Что такое в сущности намогильный портрет? Зачем с такой точностью изображать закопанную под ним в землю физическую оболочку человека, иногда слишком изношенную от ненормального образа жизни, если она вскоре начнёт разлагаться, изменится до неузнаваемости и вовсе исчезнет? В этом отношении разумнее памятники вовсе без фотографий или статуи каких-нибудь скорбящих ангелов, кому уж совсем стыдно бедным прослыть.

Вообще, этот странный симбиоз православных крестов и советских досок почёта порой пугает. Говорят, что именно в Советской России появилась традиция прикручивать к могильным крестам фотографии усопших. Создать этакий паспорт к могиле, чтобы какая-нибудь суровая комиссия прошлась по кладбищу и сверила документы, кто где лежит и нет ли чьей физиономии в каком-нибудь описании преступника или врага народа. Многие заказывали металлокерамику прямо с паспорта усопшего, чтоб «не путать следствие».

В иностранных фильмах, если там показывают кладбища, не увидишь таких странных сооружений с портретами на могилах. Бывают памятники весьма эпатажные, как на могиле Оскара Уайльда, но опять-таки там не увидишь и намёка на «паспортные данные» погребённого, а узришь только полёт мысли скульптора.

На нашем городском кладбище есть старинная могила местного художника. Там на памятнике нет портрета, но есть изображение палитры, мастихина и кистей. На памятнике к могиле кузнеца уже почти стёрлись от времени вырезанные на граните молот и щипцы. На могиле деревенского гармониста земляками была установлена небольшая каменная гармошка с лихо развёрнутыми мехами. И живущие ныне люди видят, что тут лежит не кто-то с отказавшими почками, так что лишняя жидкость из организма долго не выводилась, а скапливалась в области век и скул, а похоронен человек, который владел каким-то ремеслом, имел характер, был полезен обществу и даже был любим этим обществом.

Надпись на надгробии может быть скромна только тогда, когда человек увековечил себя делами и творениями. На старой части кладбища ещё встречаются такие захоронения, которые похожи на могилу генералиссимуса Суворова. Так просто и написано на мраморных или гранитных плитах: «Здесь лежит Назаров Пётр сын Афанасьев». И никто не поверит, что здесь похоронен не простой крестьянин, как покажется тем, кто привык видеть в могиле отражение степени благосостояния усопшего. А лежит тут начальник железнодорожной станции, инженер путей сообщения, образованнейший человек своей эпохи. И не бедный. Но веет от этого не застенчивой и пугливой скромностью, не той скромностью, к которой как раз прибегают для её демонстрации, а скромностью аристократической, самодостаточной. Скромностью со вкусом! Это такое качество, которое если кто и додумается ввести в моду, когда всем надоест кричащая безвкусица, всё одно ничего не выйдет. Научить этому невозможно. Это плащик можно носить, когда он в моде. А можно его убрать в шкафчик, когда он из моды выйдет. А скромность или совесть в шкафчик не уберёшь или оттуда не достанешь, если нет её у человека в наличии как таковой.

Под такими же «суворовскими» плитами здесь затерялись жители XIX века: купец второй гильдии Караганов, земский врач Романов, городской архитектор Липатов, владелец конного завода Смирнов, ресторатор Барышев. Их трудно найти среди новых обитателей кладбища с непомерно большими портретами на памятниках, словно бы скопированных с официальных документов, найденных в спешке среди вещей умершего, словно у родни совсем не было времени. Или умерший им настолько надоел?

Неприятное чувство, когда на аллее спившихся бросишь взгляд на дату рождения и смерти, увидишь что-то типа 1958–1992 или в этих пределах, а с портрета глядит дряхлый семидесятилетний старик. И старость эта не благообразна и светла, с лучистым взглядом и мудрой улыбкой в самых уголках губ, как бывает, когда человек прожил долгую и пусть трудную жизнь. Но прожил достойно и полностью реализовав себя. А тут «старость» аномальная и безобразная, наступившая раньше времени. Старость – это как портрет всей жизни.