Власть - [54]
— Так мне продиктовали, — растерянно повторял префект.
— Ясно! — Перед ними появился Сегэрческу, решивший взять инициативу в свои руки. — Все ясно! Правительство вмешивается, чтобы навести порядок в хаосе. — Он повернулся вполоборота к Дрэгану и твердо произнес: — Господин Дрэган, я же вам говорил: коммунизм у нас, потомков римлян, не приживется!.. Вы совершили неудачную попытку, а теперь уходите! Правительство вас не признает.
Дрэган увидел, что Тебейкэ достал из-под пиджака пистолет. Он не мог не заметить, что в глазах торговцев засветилась надежда. Сделав знак Киру пройти к двери, чтобы предупредить тех, кто был внизу, Дрэган громко и отчетливо произнес:
— Нужно, чтобы сначала мы признали правительство, которое принесло людям голод и увольнения!
— Я требую, чтобы вы ушли! — гремел Сегэрческу, в то время как префект метался из угла в угол, пытаясь создать впечатление, что его кто-то уговаривает.
— Уйти?! — Дрэган так посмотрел, что у них задрожали поджилки. Не о себе он думал. Здесь речь шла совсем о другом. — Я уйду, господин Сегэрческу, только тогда, когда этого потребуют… — Он показал рукой на окно, — этого потребуют те, кто меня сюда поставил. Народ! — Он взял со стола бумагу, на которой префект записал содержание телефонограммы, и, посмотрев на нее, повысил голос: — Что касается телефонограммы, скажите им, господин префект, что для этого надо звонить не сюда, а каждому из тех многих тысяч людей, которые пришли на площадь и поставили меня примарем… Вот что надо было сделать… Если, конечно, у них есть телефон! — добавил он. — Да и послушать, что ответил бы каждый из них.
Он хотел сказать еще что-то, но в это мгновение в высоких дверях кабинета увидел появившиеся большие вопрошающие, полные удивления глаза девушки. Они выражали беспокойство. Да, это была она. Девушка смотрела на него так же пристально, как и там, в суде: ее большие глаза, торжественные, как гимн, и грустные, как причитание, светились странным золотистым светом.
И так как он почувствовал, что ее появление волнует его до глубины души, он грубо и недоброжелательно спросил:
— Что надо?!
— Аудиенцию, — казалось, проговорили ее губы.
— Подожди! — ответил Дрэган.
Но в это мгновение взаимного удивления погас свет. Массивное здание примэрии, площадь и окрестности — все погрузилось в кромешную тьму, а в ночи раздались автоматные и пулеметные очереди, выстрелы из винтовок. Вспарывая ночную тьму, огонь нарастал. Стрельба смешалась с громкими криками. Все вокруг сотрясалось, звенело и дрожало. Эхо выстрелов звучало над всем необозримым простором моря.
И вдруг все умолкло. Застыло. Темнота под давящей тишиной сгустилась еще сильнее, стала еще страшнее.
И вновь неожиданно раздались десятки выстрелов. Тяжелые камни разбивали стекла. Шум проник в темноту помещений примэрии. Кто-то попытался спросить, не ранило ли кого, но тут же замолчал, потому что совсем рядом раздался низкий голос:
— Эй, вы там, в примэрии, эй, вы там, в примэрии!
Немного погодя они разобрались, что это был мегафон, который делал голос говорящего металлическим.
— Эй, вы там, в примэрии!.. Мы предупреждаем вас, вся площадь окружена. Вся площадь окружена!.. Покиньте здание, и вам ничего не будет. Покиньте здание, и вам ничего не будет!.. Площадь окружена! Площадь окружена!.. Именем закона покиньте здание немедленно! Это приказ министра внутренних дел.
— Министра! — взорвался Дрэган. — Это приказ Танашоки. Старая свинья! Хорошо же он держит свое слово, ничего не скажешь!
— Тебейкэ, последи за торгашами, — сказал Дрэган, тяжело дыша. — Надо их держать около нас, тогда военные не осмелятся стрелять. Если станут стрелять в нас, то попадут и в них.
Тебейкэ многозначительно кивнул головой в знак согласия, вытащил из заднего кармана пистолет и, нахмурив брови, направился к группе торговцев, среди которых находились префект, Сегэрческу, журналист из центра и профессор…
— А ну прекратить разговоры! Всем собраться в том углу! Пошли, пошли, садитесь на стулья, уважаемые господа, и положите руки на стол.
В это время Дрэган, увлекаемый своими товарищами, вышел со всеми вместе в зал и стал спускаться в темноте по мраморным ступенькам широкой лестницы. Спускался он медленно, чуть-чуть задерживаясь на каждой из них.
На середине лестницы, там, где ступеньки поворачивали и, соединившись, спускались в обширный холл, Дрэган остановился и преградил путь остальным. Некоторое время он сосредоточенно смотрел себе под ноги. По тому, как он потирал подбородок, можно было судить, что на душе у него неспокойно. Он вдруг повернулся к своим товарищам. Глубокая боль, похожая на бессильное негодование, увлажнила его глаза.
— Остаемся здесь, что бы ни случилось! — сказал он. Потом посмотрел по очереди на каждого, как бы вспоминая что-то, и повторил: — Да, да, надо доказать людям, которые нас поставили! Не так ли?
Все молча согласились. С улицы послышался шум толпы.
— Что там такое?
— Я поставил охрану на наружной лестнице, — проговорил Киру, выходя из темноты. — Их надо продержать на том же месте, где они сейчас, как можно дольше. Кто-нибудь обязательно придет вести переговоры.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.