Признаться, мне сделалось как-то не по себе, чтоб не сказать больше. А если откровенно, господа, то я просто офигел, до такой степени это показалось мне диким.
А Митч между тем подвел меня к последней могиле. С первого взгляда очевидно, что плита еще не выцвела и дождями не вымылась. А на плите все то же самое. "Доброе дитя" и даты. И если верить тем датам бедный мой дядюшка опочил вовсе не дряхлым старичком, как я с чего-то решил, а всего лишь тридцати восьми лет от роду. Совсем молодым мужчиной — мой папенька был старше, когда разбился.
— Боже мой, — говорю, — Митч, как он мог покинуть бренный мир таким молодым? Злосчастная судьба?
Митч секунду странно на меня смотрел, будто не понимает чего-то, а потом буркнул, с некоторой даже неохотой:
— Сердце.
— А почему, позвольте узнать, — говорю, — на могилах нет имен?
Митч пожал плечами и говорит, будто через силу:
— Древний родовой закон.
— И у жен не пишут имен? — спрашиваю. — И у детей?
— Да, — говорит. Уже с некоторым нажимом и раздражением. — Ни у кого не пишут. Так принято, ваша светлость. Это ведется уже более семи веков и не требует оправданий.
— Мне не нравится, — говорю.
Митч смолчал, но я не слеп, я заметил, что ему тоже не нравится. Но не эти странные похоронные обряды и не анонимность эта, будто тут похоронены жалкие бродяжки, забывшие родство, а не владетельные князья — именно мое любопытство не нравится. И рассказывать, что к чему, он мне вовсе не рвется, чтобы не сказать больше.
— Ваша светлость, — говорит, — ваше желание обо все узнать весьма похвально, но, полагаю, у вас будет достаточно времени. В замке уже сервируют обед к вашему прибытию. Госпожа Летиция будет присутствовать.
У меня слегка испортилось настроение. Я не люблю чего-то не понимать и чувствовать, как от меня что-то скрывают, я тоже не люблю. Но спорить я не стал. К чему?
В случае чего, решил нажать на него потом. А спешка потребна при ловле блох.
И мы покинули кладбище — причем Митч едва ли не побежал вперед меня, будто ему неприятно там оставаться. Я тоже немножко ускорил шаги, иду, а сам думаю, с чего это господин управляющий так чудно себя ведет. О нет, моего дядюшку он не любил! Если к человеку хорошо относишься, не будешь смотреть на его последний приют, пардон, как на раздавленную букашку. Не любил. Почему?
И за что ему ко мне хорошо относиться в таком случае? Неужели они не ладили из-за денег? Может, его дядя обсчитал или наоборот? Или хуже — тут задета чья-то честь? Но какое же тогда между нами будет доверие?
У меня голова пошла кругом от сих печальных мыслей. Но тут ворота в крепостной стене поднялись, там, между прочим, стояла видеокамера, по последнему слову техники, несмотря на всю древность этих стен — и мы вошли во внутренний двор.
Я думал, что во дворе замка, как в крепости, никаких таких вычурностей нет, но ошибся. Посредине двора бил чудесный фонтан с бронзовыми фигурами, которые его украшали еще больше. Я не мог не остановиться, чтобы полюбоваться этим чудом. Никогда ничего подобного не видел, ни по видео, ни на картинках.
Самая сильная и высокая струя, бурля, и пенясь, и сыпля брызги, летела из пасти громадного позолоченного морского змея, и красивого, и страшноватого сразу. Он там, посередине, на две трети в воде, в бассейне, свернулся кольцами, растаращился, разинул клыкастую пасть — и плавники торчали во все стороны, как пародия на крылышки. А вокруг него в воде расположились изваяния играющих деток.
Удивительно живо сделано и натурально на диво, будто и не бронза вовсе, а живые тела. Старый мастер ваял, сразу видно, и большой талант. Очаровательные игры — как всегда малыши играют в воде — и очень много веселого движения. Изображали те статуи и совсем крошек, и детей постарше, и подросточков, лет одиннадцати-двенадцати — но все прехорошенькие, все мальчики и все голенькие.
А дно бассейна не плоское, как бывает обычно, а чем ближе к змею, тем сильнее уходит вниз. Поэтому фигурки детей — кто по колени в воде, кто — по пояс, кто — по грудку, а у некоторых только пальчики ножек под водой. И тут я подошел еще ближе и заметил вещь такую… можно сказать, нехорошую.
Вода-то колеблется, качается, брызги от струи из змеевой пасти, круги — но прозрачная. И если приглядеться, можно рассмотреть, что тела у деток нормальные, человеческие — только выше воды. А в воде они не дети вовсе, а то ли змееныши, то ли еще какие-то рептилии, но уж точно не люди. Ножка, к примеру, у малыша до кромки воды настоящая, человеческая, пухленькая — а под водой кончается лапой какой-то твари, чешуйчатой, с перепонками. Или, к примеру, парнишка в воде по пояс рядом с самой пастью — ладошки подставил под струю и с них вода расплескивается: выше пояса очаровательный малютка, а ниже — гад в шипах, с хвостом, как у ската, и чешуя от воды позеленела, хотя на воздухе все от позолоты сияет.
Я обернулся к Митчу — а он созерцал фонтан глазками, повлажневшими от умиления, с самой сладкой улыбкой.
— Смотрите, — говорит, — ваша светлость, какая прелестная аллегория! Дети земли, которые становятся детьми океана… как это символично, верно? Как трогательно…
