Владукас - [74]

В то же время на строительных оборонительных сооружениях в Восточной Пруссии не хватало рабочих рук. Не хватало их и в самой Литве, на тех предприятиях, что работали на гитлеровскую армию. Первым забил тревогу торфяной завод в поселке Бачунай, расположенный в нескольких километрах юго-восточнее Шяуляя, на берегу озера Рекивос. Начальник Бачунайского участка торфяника Сирутавичус остроумно выразил сожаление:

— Этим болотам, — сказал он, — нужны сейчас не мертвые, а живые заключенные.

Наконец палачи образумились. Они решили экстренно пополнить рабочую силу торфяных предприятий за счет заключенных Шяуляйской каторжной тюрьмы и с этой целью произвести в ней генеральную инспекторскую проверку.

Весть о том, что Шяуляйскую каторжную тюрьму должно навестить высокое начальство, моментально разнеслась среди заключенных. Всполошилась, забегала тюремная администрация. Временно прекратились массовые расстрелы. Впервые за несколько месяцев заключенных сводили в баню, в которой, однако, не было ни мыла, ни горячей воды, поэтому мы только размазывали на своих телах грязь. Затем их начали стричь, выводя партиями по нескольку человек в коридор, где производилась эта процедура. При стрижке на головах арестантов обнаружились пятна черно-зеленой плесени, которую мы, слюнявя, стирали и соскребали пальцами.

Наводился порядок и в камерах. Мылись полы, менялись постельные принадлежности, тоже первый раз за несколько месяцев.

Когда же нагрянуло «высокое начальство», вся тюрьма притаилась и замерла в ожидании чего-то неизвестного. В камере староста Навицкас заранее выстроил нас в одну шеренгу, как на поверку. И вот послышались в коридоре тяжелые шаги. Громкий разговор. Звякнула связка ключей. Открылась дверь, и в камеру быстро вошел непомерно толстый человек в сопровождении свиты «прижуретых» и администраторов. Даже не вошел, а как будто вкатился колобком. В руках у него черная блестящая трость с серебряным набалдашником, которая, как молния, мелькала в воздухе. Лицо квадратное, с отвислыми щеками, как у бульдога. Глаза злые, прикрытые небольшими полями черного котелка. А живот-то какой! Такого огромного пуза я сроду не видел. Настоящая свиная туша, завернутая в дорогую материю! Костюм с иголочки. Рубашка ослепительной белизны с бабочкой-галстуком у массивного подбородка. Это был знаменитый Ганс Гевеке — областной фашистский комиссар.

Староста Навицкас, вытянувшись по стойке «смирно», доложил ему о количестве арестантов в камере и их отличном здоровье. Комиссар внимательно выслушал его, потом ловким движением руки вскинул трость и концом ее ткнул в грудь Навицкаса:

— За что сидишь? — басом рявкнул он.

Староста, и без того бледный, побелел как полотно и сконфуженно ответил:

— За любовь, господин начальник…

— За какую еще любовь?

— За преступную, господин начальник… Мы одну девочку «полюбили» вдвоем с другом.

Толстяк побагровел от негодования. Но он негодовал не на тяжесть преступления, а на то, что за такие «пустяки» литовская полиция сажает людей в тюрьму. Это ведь форменное безобразие! В Восточной Пруссии и на торфоразработках не хватает рабочих рук, а здесь такие бугаи зря жрут казенный хлеб за то, что кого-то «полюбили»… Какая ерунда!..

— А ты за что сидишь? — ткнул он набалдашником следующего. Это был сумасшедший. Он пугливо втянул голову в узкие плечи и произнес что-то невразумительное.

— Отвечай яснее, хориная морда! За что посажен?

— Господин начальник, — подал голос Навицкас, — извините, но он у нас вроде бы не в своем уме. Вшей жрет… А сидит по политическому делу.

Толстяк гадливо фыркнул:

— Черт знает что!

И зашагал дальше, еще более разъяренный.

— Ну, а ты за что попал сюда? — черная трость уперлась в плечо украинца.

— За то, что похож на еврея, господин начальник. Но я не еврей…

Гевеке не дослушал:

— О, будь вы все прокляты! — загремел он. — Подумать только, во что превратили тюрьму!

И — к следующему:

— Говори, ты за что посажен?

— За колесо от старой телеги, господин начальник! — четко доложила краснощекая деревенская физиономия, что называется, кровь с молоком.

— Это как понимать? — запыхтел фашистский комиссар.

— Да я подумал, что телега ничья и снял с нее колесо для своей брички, а мне приписывают теперь бандитизм…

— Идиоты!

— Так точно, господин начальник!

Разъяренно махая тростью, Ганс Гевеке пробежал весь ряд и вдруг, как вкопанный, остановился против меня. Глаза его полезли на лоб, котелок — на затылок.

— А это еще что такое? — загрохотал он. — Почему дети у вас сидят?

Конец черной трости вначале устремился на меня, но, едва коснувшись моей груди, взлетел вверх, описал в воздухе молниеносную дугу и ткнулся в живот одного из администраторов:

— Вас спрашиваю: почему?

Администратор, вытянувшись в струнку, оробевшим голосом доложил:

— Господин начальник, этот мальчик обвиняется в самом тяжелом преступлении против Германии и фюрера. Он был связан с партизанами…

Толстый инспектор чуть не задохнулся от бешенства:

— Вы что? Тоже идиот? — громовым голосом закричал он, подпрыгивая и вертясь волчком. — По-вашему, солдаты фюрера воюют с детьми?.. Безобразие!.. Форменное безобразие!..