Владукас - [73]

Заболел весенней «болезнью» и наш «политический» сумасшедший. Он по ночам стал дико выть. Как только не успокаивали его, что только не предпринимали арестанты, чтобы прекратить этот вой — ничего не помогало. Едва только наша камера погружалась в сон, из ночного мрака, со стороны параши, свистящей фистулой вырывался вначале стон, переходящий постепенно в тонкий, протяжный, волчий вой. Проснувшиеся урки осыпали придурка отборным ругательством, бросали в него что попадало под руки — бесполезно. Ни уговоры, ни угрозы, ни физическое наказание не действовали на него. Вой, все больше усиливаясь, разносился по всей тюрьме. На меня он тоже производил жуткое впечатление. Я прятал голову под подушку и поверх закрывался одеялом, но дикие звуки проникали и туда, наводняя мое воображение кошмарами, после которых я долго не мог прийти в себя, а днем забирался на подоконник и сидел там неподвижно часами, ухватившись за решетку, до рези в глазах смотрел на кусочек голубого неба и тосковал по-своему, по-детски. В моем воображении проходили пестрой, живой вереницей дорогие моему сердцу образы и картины. Вспоминалось Дятьково, довоенные годы, бабушка и те немногочисленные весны, когда беспечным счастливым пацаном я бегал по лужам, рассыпая каскады солнечных брызг. Как это было далеко! Мог ли подумать я тогда, что свою четырнадцатую весну буду встречать в каторжной тюрьме, в неволе. Всего около трех месяцев просидел здесь, а кажется, целую вечность. Мне хотелось хоть на несколько минут оказаться там, за воротами тюрьмы, и вдохнуть в себя драгоценный эликсир, который называется волей. Хотелось хоть немножко погулять по весенней улочке просто так, куда глаза глядят. Какое же это великое счастье чувствовать себя свободным! И сколько горечи и тоски в слове «неволя»! Только теперь, сидя за решеткой, я по-настоящему прочувствовал глубокий смысл этих слов. Да, эта странная болезнь, которая называется тоской по воле, коснулась и меня, но переносил я ее по-своему, по-детски, и «лечился» от нее тоже по-своему. Сидел ли я на подоконнике или где-нибудь в укромном уголке, прогуливался ли по камере или лежал на нарах с открытыми глазами, — я всегда выдумывал про себя всякие чудеса. Представлял, например, как в голубом солнечном небе вдруг появляется краснозвездный самолет. Он налетает на тюрьму и бомбит ее. Я вылезаю из развалин и оказываюсь на свободе вместе с мамой. Часто грезился мне и папка, который во главе красноармейцев врывается в тюрьму и всех освобождает, в том числе и меня. Я полностью отдавался этим светлым грезам, уносившим меня в страну чудес…

Но вот гремят ключи в дверях, и в камеру входит надзиратель, не тот, который с трахомными глазами, — другой.

— Слезай с окна! — грозно кричит он.

Этот голос возвращает меня в мрачную действительность. Грезы обрываются. Я прыгаю с подоконника и снова вижу себя в тюрьме. Виновато опускаю голову перед надзирателем. А в груди моей больно ноет сердце и хочется плакать, как ребенку, у которого бессердечные взрослые разбили красивую игрушку.

…В русских камерах тоже затосковали. Оттуда часто доносились печальные песни, которые до слез растравляли мою душу. Особенно такая:

Ох, волюшка, вольная воля!

Нет счастья, нет радости мне.

Не вижу, не вижу свободы —

Сижу в Шяуляйской тюрьме.

Куда ни посмотришь, — решетки,

Повсюду тюремный конвой.

Когда же я выйду на волю,

Когда возвращусь я домой?..

…И виноват был, конечно, во всем воробей, тот самый, который залетел однажды в тюремный двор, сел на решетку окна и, сунув свой любопытный нос в нашу камеру, чирикнул: «Эй вы, урки! Смотрите, пришла весна!.. А вы здесь дохнете от скуки. Жаль мне вас, но что поделаешь? Прощайте!..»

И улетел.

8

Красная Армия наступала. Мощными ударами она громила гитлеровских оккупантов, гнала вон из Белоруссии и все ближе подходила к границам Прибалтики, которая являлась теперь почти единственной базой продовольственного снабжения армий вермахта. Поэтому гитлеровское командование прилагало все усилия к тому, чтобы удержать этот край. Оно сосредоточило здесь крупные силы: группу армий «Север» в составе 47 дивизий и одной бригады.

Оборонительный рубеж вражеских войск на подступах к Прибалтике проходил по линии Нарва — Псков — Идрица — Полоцк — Остров — Витебск. Он назывался северной частью знаменитого «Восточного вала». К западу от этой укрепленной полосы, на глубине около ста метров, создан был ряд тыловых и промежуточных рубежей обороны, в том числе и в районе Шяуляя. Гитлеровская пропаганда, захлебываясь, уверяла своих подданных, что Гитлер не пустит русских через «Восточный вал» и остановит у Немана. Германия останется в безопасности! Однако это были тщетные и несостоятельные надежды. Германия проигрывала войну. 10 июня 1944 года, когда Советская Армия уже вплотную приблизилась к границам Литвы, первый генеральный советник по внутренним делам генерал Кубилюнас, подстрекаемый генеральным комиссаром Литвы фон Рентельном, опубликовал новое распоряжение о призыве на военную службу. Смертная казнь грозила всем, кто попытается уклониться. Но литовскую молодежь теперь нельзя было заманить в немецкую продырявленную сеть никакими калачами и угрозами. Она не слушалась приказов Рентельна и Кубилюнаса даже под страхом смерти. Литовские парни скрывались, где только могли. Опять стала переполняться ими Шяуляйская тюрьма, переживавшая в эти дни свирепый фашистский террор. Каждый день сюда приводили сотни заключенных и отсюда сотнями увозили на расстрел в болота Радвилишского и Тируляйского торфяников. Некоторых не довозили до болот и устраивали бойню по пути следования.