Владукас - [59]

…В коридоре раздавался звонок — сигнал к утренней уборке. Моментально вся камера пришла в движение. За несколько минут постели были застланы, и нары одна за другой взлетали на стены. На цементном полу остались стоять только стол с длинными лавками, единственная табуретка и параша. Вскоре в камеру вошел надзиратель. Он кивком головы подал знак, по которому арестанты выстроились один за другим, двое из них встали у параши. Надзиратель снова подал головой знак, и эти двое понесли зловонную парашу к выходу. За ними двинулись все, в том числе и я, самый маленький, и место мое было в самом конце. Повернули налево, где в глубине коридора, метрах в двадцати от камеры, находился туалет, там заключенные в таком же порядке, один за другим, споласкивались холодной водой и сразу же возвращались назад, в камеру, только теперь пустая параша двигалась не впереди колонны, а позади. Придя в камеру, все тут же построились на поверку, растянувшись в одну шеренгу вдоль стены. В дверях открылся волчок, заглянул чей-то глаз, потом звякнули ключи, и в камеру вошли два надзирателя: один из них сдавал дежурство, другой — принимал. Они придирчиво осмотрели решетки на окнах, стены, нары, заглянули под стол.

Бледнолицый заключенный, который верховодил в камере, оказывается, был официальным старостой. Он стоял возле дверей, возглавляя шеренгу, и, когда вошли надзиратели, громким голосом доложил им, сколько арестантов присутствует в камере, что все они здоровы и что за прошедшую ночь никаких происшествий не было, кроме одного: рано утром к ним в камеру привели русского мальчика. После этого он скомандовал:

— Смирно! Слева по одному — рассчитайся!

И, резко повернув голову влево, крикнул в ухо своему соседу:

— Первый!

— Второй! — отозвался тот и тоже повернул голову влево.

«Третий», «Четвертый», «Пятый»… — пересчитывались заключенные.

— Семнадцатый! — отозвался последним я.

После поверки — завтрак, а точнее — водопой. Снова открылась окованная железом дверь, и на пороге появилась огромная бочка, похожая на парашу. В нее была налита коричневая жидкость, называемая чаем. Тюремный раздатчик черпал ее пол-литровой кружкой и выливал в медную миску, подставляемую по очереди каждым заключенным, точь-в-точь, как в концлагере, из которого я бежал. К чаю выдавалась «пипка» сахару — так называлась емкость величиной с наперсток. Вот и весь завтрак. С него, естественно, не зажиреешь. Однако и голода здесь не чувствовалось. Кроме того, я заметил, что многие арестанты свои «пипки» сахара великодушно отдавали другим сразу же, как только получали их. «Странно, — подумал я, — неужели они настолько сыты, что даже от сладкого отказываются?» Но потом решил, что делается это, по-видимому, с разумной целью. Ведь одна «пипка» почти ничего не значит. Какой из нее толк? Высыплешь в пол-литра теплой воды — ни сладко, ни горько. А вот если чередоваться: сегодня один возьмет пять-шесть порций сахару, а завтра другой, то получится неплохо. Хоть раз в неделю напьешься настоящего сладкого чаю! Это в сто раз лучше, чем каждый день получать мизерную «пипку», которой даже язык не подсластишь.

Я сразу же стал сторонником разумного чередования, поэтому, получив свою порцию сахара, громко выкрикнул:

— А кто хочет мою пипку?!

Вначале никто не понял моего восклицания, и оно как бы повисло в воздухе. Правда, несколько человек обернулись ко мне, молча вскинув брови: что, мол, за шуточки?

Краснея от смущения, я протянул им свою маленькую «пипку», высыпанную на маленькую ладошку и, переводя откровенный взгляд с одного на другого, от всей щедрой детской души предлагал:

— Ну, кому надо?.. Кто хочет мой сахар?

Молчание нарушил коренастый урка с толстенной мордой, который недавно изображал статую Моисея.

— Гы-гы!.. — расплылся он в глуповато-добродушной улыбке. — Ты что, кирюха, не уважаешь сладкое?.. Гы-гы!..

Я еще больше покраснел, но, стараясь не уронить чести «паразита» и держаться молодцом, отважно ответил:

— Выдумал тоже! Кто же не уважает сладкое? Еще как уважаю!

— Тогда зачем ты отдаешь нам свой сахар?

— Ну, как зачем? Другие отдают — я тоже…

Грянул дружный хохот.

— Так другие же проиграли его в карты!.. А ты?..

— Проиграли?

— Ну, да…

Теперь настала моя очередь удивляться, и я захохотал вместе со всеми.

После «завтрака» — утренняя прогулка, то есть хождение по камере один за другим. Староста и толстомордый первыми поднялись из-за стола и, заложив руки за спину, зашагали по кругу. Староста — высокий, стройный, белолицый, с мешками под глазами, интеллигентный на вид. На нем добротное демисезонное пальто темно-синего цвета, свисавшее ниже колен, как шинель. Борты его расстегнуты и при ходьбе разлетаются в разные стороны, словно крылья хищной птицы. А его напарник — низенький, коренастый, похожий на косолапого медведя, посаженного в тесную для него клетку. Они яркие противоположности.

К ним стали пристраиваться остальные арестанты, становясь в затылок друг другу и приноравливая свой шаг к впереди идущему. Таким образом получилась живая движущая цепь. Она замкнулась в кольцо и закружилась по камере. Я был в ней самым маленьким звеном.