Владукас - [57]

— За что же вас с мамой заключили в тюрьму? Бандиты вы, что ли?

Я отрицательно мотнул головой.

— Может быть, украли что-нибудь?

Я опять мотнул:

— Нет.

— Ну, а тогда за что?

— За партизан.

Дядя Миша быстро снял меня с плеча и повернул к себе лицом.

— За партизан? — переспросил он, вскинув удивленно брови, посмотрел на меня.

— Да, дяденька.

— Вот как! Значит, ты не уголовный, а политический заключенный? Мда… Таких маленьких политзаключенных, наверное, никогда не видела эта тюрьма. Только вот тебе мой совет: никогда не называй партизан партизанами. Не положено у нас. Зови их паразитами. Поэтому, если кто спросит тебя, за что ты сидишь, отвечай: «За паразитов!» Так их все тюремное начальство величает. Иначе можешь неприятности нажить. Понял?

— Понял, — кивнул я и снова вспомнил папку, который тоже любил вставлять в разговор это словечко: «понял?», «понимаешь?».

— Ну, раз понял, то давай теперь укладываться спать, а то как бы надзиратель нас не застукал. Поверка уже прошла. Завтра поговорим, — сказал дядя Миша и постлал на пол возле параши какой-то тюфяк: — Пока здесь переспишь, а потом видно будет… Спокойной ночи.

И он затерялся среди копошившихся привидений.

Я лег на тюфяк, закутавшись в свое зимнее пальто. Под голову положить было нечего, и я загнул край тюфяка вдвое — получилась подушка.

Через густую решетку тюремного окна в камеру уже просачивались серые сумерки наступающей ночи. Большие и лохматые, они, словно тени мертвецов, ползли по стенам, свисали с потолка, заполняли углы. В камере стояла духота и нестерпимая вонь. Железные нары с лежащими на них заключенными были тесно сдвинуты, протянувшись вдоль стен в два ряда. Между рядами — узенький проход к параше. Возле параши — мое ложе. Здесь страшно пахнет вонючкой, но зато хорошо видна вешалка с деревянными ячейками. Из нее торчит белый клочок бумаги, похожий в темноте на собачью мордочку. Там мое сало. С тревожным ужасом смотрю туда и представляю, как к нему вот-вот начнут подкрадываться голодные арестанты, протягивать костлявые руки и щипать каждый по одному разу. Я напрягаю зрение, чтобы получше разглядеть скелет с зеленым черепом. «Старик!» — узнал я и закричал, но почему-то голоса своего не услышал. Я хотел вскочить и бежать прочь от этого страшного видения, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Я спал.

2

Рано утром, когда еще многие спали, в коридоре тюрьмы раздались гулкие шаги. Звякнули ключи. В камеру вошел надзиратель.

— Где тут вчерашний новенький?.. Выходи! — рявкнул он.

Живые скелеты повскакивали с нар. Продрал глаза и я и в первую очередь взглянул в деревянную нишу, где лежало мое сало: оно было на месте, из ячейки торчал все тот же клочок белой бумаги. Я обрадовался: «Вот здорово! Цело!» А через мою голову шла перебранка заключенных с надзирателем, сыпались тревожно-удивленные вопросы, реплики и дерзкие окрики:

— Чего приперся в такую рань?

— Молчать! Не твое дело… Где вчерашний маленький арестант?

— Зачем он тебе?

— Молчать!.. Не ваше собачье дело…

— Как же не наше? А завтрак на него брать?

— Завтрака не брать! Он больше сюда не вернется.

— Братцы, неужели и его?..

— На расстрел?

— Да.

— Не может быть… Вначале допросить должны.

— Тогда, наверное, его на допрос вызывают?

— А почему завтрак не велят брать?..

— Значит, на расстрел… Сволочи! Без завтрака хотят укокошить. Несчастный пацан. Придется будить его…

— Тс-с… Он не должен об этом знать…

Ничего не понимая, что здесь происходит, я быстро вскочил на ноги и, еще раз протерев кулаком заспанные глаза, увидел перед собой дядю Мишу.

— Прощай, сынок. Тебя уводят от нас, — сказал он. — Мы даже не узнали, как тебя зовут.

— По-русски — Вова, а по-литовски — Владукас, — ответил я, и надзиратель тут же увел меня. Дядя Миша едва успел сунуть мне под мышку мое сало. Оказывается, ничего страшного пока не произошло. Меня повели не расстреливать, как предположили заключенные, а просто переводили в другую камеру, которая находилась этажом ниже и называлась «камерой малолетних преступников». Она тоже выходила окнами в тюремный двор, но, надо сказать, произвела на меня благоприятное впечатление. Здесь не было такой тесноты, как наверху, и никаких признаков голодного истощения, наоборот, сияли молодые цветущие лица, в основном литовцев, которые, как видно, и питались получше, и преступления их были менее тяжелыми, с точки зрения немцев: то были уголовники. Они беззаботно дурачились. Каждый из них выглядел намного старше меня, но это не мешало им обращаться со мной, как с равным.

— Вот и еще одного новенького привели! — радостно воскликнул кто-то, едва только я переступил порог камеры. — Привет, пацан!.. Где будешь спать: возле параши или у окна?

Я вспомнил смертоносный запах, который чуть было не задушил меня сегодняшней ночью, и уверенно ответил:

— У окна.

— Ха-ха-ха!.. Гы-гы!.. — загалдели молодые преступники. — Этот тоже любит вентиляцию!.. Но видишь ли, пацан, — толково объяснил мне один из них, — возле окна все хотят спать, а там освободились всего лишь одни нары. Вас же теперь трое новеньких. Ничего не поделаешь, придется тащить жребий, кому какие достанутся.