Владукас - [103]

— Приходите завтра. Сейчас нет начальства.

И окошко захлопнулось прямо перед моим носом.

Я сокрушенно вздохнул и стал бродить возле тюрьмы, пока не стемнело. За мной, кажется, уже начали наблюдать какие-то люди. Чтобы избежать приключений, связанных с задержкой и выяснением личности, я решил заблаговременно уйти к Янулисам и завтра утром повторить визит в тюрьму. Стасис и Стася поджидали меня. Когда я пришел к ним, они ни о чем не стали расспрашивать меня, накормили и уложили спать на мягкую перину в отдельной комнате.

А утром проснулся бодрым, свежим, обуреваемый энергией для дальнейшего путешествия по следам детства.

Итак, в первую очередь мы со Стасисом решили навестить тюрьму, куда меня вчера не пустили.

Пришли. Постучали в квадратное окошко. Перед нами с подозрительной беспрепятственностью открылась дверь, впустила нас и тут же закрылась за нами. Оказывается, о моем вчерашнем визите было уже известно тюремному начальству, и сегодня оно решило проверить, что ж это за сумасшедший, которому захотелось снова в тюрьму.

Меня попросили предъявить документы. Я показал командировочное удостоверение и паспорт. Не поверили им. Повели на второй этаж служебного отделения к самому начальнику тюрьмы.

В большом кабинете за большим столом сидел грузный человек в полковничьих погонах. Он долго вертел в руках мои документы и наконец спросил:

— У вас командировка в Москву, а почему вы у нас оказались?

— Да вот выкроил свободное время и решил заглянуть на несколько деньков в Шяуляй, чтобы пройти по памятным местам своего детства, прошедшего в этом городе в годы войны.

— Вы ученый?

— Да, кандидат исторических наук.

— И журналист?

— Да, член Союза журналистов СССР.

По лицу полковника проскользнуло недоверие:

— Так что же вам надо в нашей тюрьме?

— Хочу посмотреть камеру малолетних преступников, где я сидел во время немецкой оккупации.

— За что же вас посадили?

— За связь с советскими партизанами. Я был политическим заключенным.

Глаза полковника насмешливо сощурились:

— Интересно, а сколько же вам было лет тогда?

— Четырнадцать, — ответил я, — а по фашистским документам даже тринадцать. Я год скрыл от немцев, чтобы казаться совсем ребенком.

— У вас есть фашистские документы?

— Есть!

— Ну, что, например?

— «Аусвайс».

— И этот документ у вас с собой?

— Да.

— И вы можете показать его?

— Конечно…

Я достал из своего дорожного портфеля серую папку, развязал шнурки, быстро нашел ветхий, пожелтевший от длительного хранения листок, сложенный вдвое, протянул его начальнику тюрьмы. Тот развернул его и прочитал: «Аусвайс». Текст машинописный, на немецком языке.

«Владелец сего удостоверения, — говорится в нем, — переведен как гражданское лицо в лагерь Шяуляя главного литовского округа. Он отсюда добирается до места назначения на торфяные разработки Бачунай. Установление личности не произведено с полной надлежностью. Фамилия: Котиков. Имя: Владимир. Место рождения: Ростов. Год рождения: 1931…»

Далее перечисляются мои особые приметы и стоит дата: 2 июня 1944 года. Внизу неразборчивая подпись областного комиссара города Шяуляя с припиской: «По поручению биржи труда». Посредине машинописного текста стоит красная гестаповская печать с изображением орла, держащего в когтях фашистскую свастику.

— Любопытный документик! — покачал головой начальник Шяуляйской тюрьмы, бросая на меня подозрительный взгляд, — Где вы его нашли?

— Не нашел, а сохранил со времен войны, товарищ полковник, — поправил я.

Начальник тюрьмы снова покачал головой:

— Но это же не ваш документ.

— То есть, как не мой?

— Очень просто: в нем значится Котиков, а вы ведь по паспорту Плющев. Придется вас задержать для выяснения личности. Ничего не поделаешь…

Я стал объяснять, что у меня во время войны была двойная фамилия. Настоящую фамилию приходилось скрывать от немцев.

— Вот, пожалуйста, убедитесь в этом!

Я протянул ему справку на литовском языке, на которой стояла печать Шяуляйской каторжной тюрьмы и написано:

«Удостоверяется, что Плющев-Котиков Владимир Алексеевич 1 июня 1944 года освобожден из тюрьмы».

— Удивительно! — воскликнул полковник, возвращая его, потом посмотрел на Стасиса, сидевшего напротив меня, и спросил: — А это кто?

— Мой переводчик, — ответил я.

— Понятно… А вы сможете вспомнить расположение своей камеры, в которой сидели?

— Еще бы! Я вашу тюрьму, как свои пять пальцев знаю! — воскликнул я и руками в воздухе начал показывать: — В тюрьме три этажа. Вот здесь, посредине ее, проходит лестница с серыми каменными ступеньками, коридоры от нее расходятся в виде креста, перпендикулярно друг другу. В каждом коридоре с той и другой стороны по три-четыре камеры. Камера малолетних преступников находилась на втором этаже, крайняя слева. В ней два окна, из них видно крыло женского отделения тюрьмы и парадный вход.

Полковник громко расхохотался, выслушав мои объяснения:

— Э, да вы, наверное, недавно сидели в нашей тюрьме! — шутливо погрозил он мне пальцем.

— Нет, нет, не недавно — тридцать лет назад! — возразил я, принимая его замечание всерьез.

Начальник тюрьмы улыбнулся:

— Ладно, разрешу вам посмотреть тюрьму, только фотоаппарат уберите, фотографировать ничего нельзя.