Владукас - [101]

«Не забудьте. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас. Не было безымянных героев, а были люди, которые имели свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и поэтому муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!»

Хорошо сказал Юлиус Фучик о героях. Но как быть, если эти герои связаны одной веревочкой с предателями? Не раскроешь одних — не узнаешь и о других. Выходит, надо искать и предателей, восстанавливать их имена и проявлять чрезвычайную осторожность в сборе «свидетельств» о тех, кто пал за себя и за вас. Иначе могила навеки похоронит все тайны вместе с героями, у которых так и не будет имени.

Примерно такие мысли теснились в моей голове, не находя выхода.

К сожалению, у меня отсутствовали способности Шерлока Холмса, и я допустил непростительную неосторожность в беседе с Каваляускасами. Правда, вначале я задал вроде бы правильный вопрос: не знают ли они Пятраса Расткаускаса, жившего где-то по соседству с ними.

— Как же, знаем, — ответил Йонас.

— Какова же его судьба?

— Не понимаю.

— Ну, что с ним произошло: расстреляли его или он сбежал с немцами?

— Что вы!.. Что вы, Владукас! — замахал руками мой бывший хозяин. — За что его расстреливать? И никуда он не сбежал. Зачем ему бежать? Он и сейчас живет со мной по соседству, тут недалеко.

— Как? Он жив?

— Да, конечно. Почему бы ему не жить? Он еще не так старый.

— Так это же бывший полицай, гестаповец! — не унимался я.

Йонас оторопел. Улыбка сползла с его лица. Он посмотрел в тарелку и сказал:

— Этого не может быть, Пятрас Расткаускас полицейским никогда не был. Откуда вы взяли?

— Как откуда? Он-то и арестовывал нас по доносу паняли учительницы, и вещи наши описывал… Сейчас покажу вам подлинный документ об этом!..

Вот это и была моя непростительная неосторожность. Немного охмелевший от усталости и выпитого вина, я встал, взял свой дорожный портфель и стал искать в нем папочку с фотографиями и материалами военного времени, которые возил с собой всякий раз, когда ездил в Москву или Дятьково; они мне были нужны для того, чтобы кое-что уточнить, проверить, перепечатать, перевести с литовского на русский язык и, в конце концов, просто так, чтобы с родными или близкими вспомнить прошлое, поискать очевидцев тех событий. Кроме того, во мне всегда во время таких поездок жила тайная мысль: заглянуть на денек-другой в Шяуляй, где эти документы могут пригодиться. И вот, как видите, пригодились! Я демонстративно раскрыл портфель и достал серую папку, перевязанную шнурками, развязал их и быстро нашел, что нужно было. Это широкий лист плотной литовской бумаги с фирменным знаком, сложенный вчетверо. Местами перетершийся на сгибах. Со следами соленых военных слез и ржавчины от скрепки. Я осторожно развернул этот лист и показал Йонасу. Он прочитал: «Список вещей» и удивленно пожал плечами, ничего не понимая. Да, это был документ смертников — список наших вещей, составленный тридцать с лишним лет назад, когда нас арестовали и посадили в Шяуляйскую каторжную тюрьму. Он написан на литовском языке. Почерк — каллиграфически четкий. Но синие чернила уже потускнели от времени и кое-где расплылись от дождей и маминых слез.

«При чем тут Пятрас Расткаускас?» — уловил я немой вопрос во взгляде Йонаса. А вот при чем! Я перевернул перед ним лист на другую сторону. В конце скрупулезно перечисленных личных вещей: рубашек, полотенец, наволочек от подушек, катушек ниток, ложек, вилок и т. п. стоит подпись моей мамы, а немного ниже — приписка:

«1944 года, 16 марта. Я, старший вахмистр Подубисского полицейского пункта Шяуляйского уезда Пятрас Расткаускас, выполняя приказ № 501 Шяуляйской охранной политической полиции, направился в деревню Мечаушяй к гражданину Йонасу Каваляускасу и по имеющемуся списку проверил вещи, оставленные заключенной Котиковой Прасковьей. Вещи хранятся в порядке и соответствуют списку. Гражданин Каваляускас обязуется держать их до тех пор, пока они не будут взяты обратно».

Внизу под этой припиской стоят собственноручные подписи Каваляускаса Йонаса и Расткаускаса Пятраса со всеми его титулами гестаповца.

Когда все прочитали этот документ, за столом воцарилось гробовая тишина. Зося испуганно моргала глазами. Йонас что-то обдумывал, косясь на мою серую папку. Стасис, сдвинув брови, смотрел на него в упор. Самый молодой из нас, Вацлав, сидел в сторонке и как-то незаметно наблюдал за всеми. А у меня в голове копошились нехорошие мысли: ведь не так давно в Литве закончилась коллективизация. По дорогам нельзя было ходить и ездить, не рискуя быть убитым из кулацкого обреза. На территории Шяуляйского и Пакруойского районов орудовали «лесные братья», в частности националистическая организация «Аудра». Про здешних отчаянных «головорезов-лесников» я был много наслышан: не дай бог попасть к ним в руки. С ними заодно действовали и недобитые бывшие гестаповцы и белоповязочники, временно перекрасившись и выжидая, когда можно будет выступить против Советской власти. «Вот попал, кажется, я в историю! — думал я. — Чего доброго, отберут у меня эту серую папочку с документами и самого прикончат. И никто не узнает, где погиб курганский кандидат исторических наук: ведь я самовольно отлучился, командировка у меня только до Москвы, поэтому будут искать там…»