Владимирская - [7]

– Все при тебе, Василек, отправляйся с миром в душе к Коломне и жди там Тамерлана, а всяким Данилкам я тут язык поукорочу. И в Москве порядок будет, не сомневайся, все три дня эти вся Москва по храмам будет стоять, что б никто по домам не отсиживался, сам буду ходить по домам, кого найду, плеткой буду выгонять.

– Плеткой на молитву?

– Плеткой на молитву! Нам с тобой зазря что ли Хозяйка дома власть вручила?! Мы ведь с тобой домоуправители при хозяйке, крест это наш с тобой. Раз даден крест такой значит должны тянуть, значит есть на то силы, не по силам креста Господь не дает. А власть это и слово, это и плетка. Коли словами не пронять, тут и плетка, плетка не помогает, нате вам плаху с саблей...

И что б по всей дороге от Владимира все жители окрестные, да и дальние встречали Ее на коленях, а все кого ноги носят, что б за Ней до Москвы шли...

– Колокола!.. Что б все три дня по всей Руси набатный звон стоял.

– Почему ж набатный?

– А потому что на такую молитву набатом созывать надо: всё, люди русские, всё!

Кузнец, бросай свой молот, вставай на колени перед Божницей своей, коль храм далеко, ставь так позади себя семейство свое и взывай – Пресвятая Богородица, спаси землю русскую.

Пахарь, бросай и плуг и серп и делай то же самое.

Бояре—дворяне, купцы, ремесляне, все россияне, вставайте рядом. Не нужны больше ни железки из под молота, ни зерно из под серпа. Прах теперь все это, по всем домам—теремам вашим, к житницам-амбарам факел поднесен. Вот сейчас ясно будет камень ли вы защитный для Святой Руси или солома для геенны и что стоит ваша молитва и где сокровища ваши, тут ли, где уже занялось от факела, или на небесах, где Царица из ждет нашу молитву.

Нету нам спасения, только Сама Царица Небесная может нас защитить! Должна! Коли такую молитву услышит, увидит. Собирайте под набатный звон все, что есть в душе вашей и все, что собрали туда, в небеса посылайте – Пресвятая Богородица, спаси землю Русскую! Твои слова, князь, сам их неустанно повторяй и в пути и когда Тамерлана ждать будешь.

Вышки для костров, что бы сигналы подавать готовы?

– Да они всегда готовы, стоят и стоят... если мы победим,.. эх, прости Господи, огонь без дыма, если... то черный дым, к осаде готовьтесь.

– Василек, ты знаешь какой самый страшный грех для священнослужителя вот в таком положении как сейчас?

– Ну раз так спросил, то сам и отвечай.

– Дурную надежду успокоительную в пасомых вселять. И сейчас я говорю тебе, молись вот так как сейчас сказал, стой на Оке насмерть и знай, твердо знай, коли будешь так молиться как вот только что сам мне наказывал, удесятерится сила твоя! Не знаю как, но спасена будет Святая Русь. И про себя знаю, коли выдюжу молитву такую, которой ты приказал мне молиться, – не придется на вышках дымом черным сигналить. И не успокоением я тебя сейчас баюкаю, а как власть имущий, Богом мне властью данной, говорю тебе, – как Сергий – старец твоему отцу говорил: иди на безбожников, князь, и будут они посрамлены. Тебе ведь благодаря ожил я сейчас!... Эй, Василек, выше носок! Утром еще, вот только что еще, развалиной я был, мысли путались что, как, куда? Прости Господи...

Минута слова твоего и вот я – митрополит Московский, отец пасомых моих, твой духовный отец! А ты, что ж, Василек, слово сказал и сам своего такого дерзновения испугался? Негоже нам такого дерзновения пугаться, таким дерзновением жить надо, коли мы Святая Русь, коли мы домочадцы дома Пресвятой Богородицы! Иди к войску, я сейчас выду. С князем Данилкой, вот, разберусь только.

Князь Данила ходил из угла в угол туда – сюда. В одном из тех углов сидел старинный друг – приятель, купец-откупщик Новгородский Павел Милюгучьев, в другом притулился отпущенный Тамерланом елецкий крестьянин Владимир. Сюда почему-то привел его митрополит Киприан и здесь велел ждать. Князь Данила громко и нервно говорил:

– Вообще-то за такую твою весточку, слышь, ты, елецкий, тебе б надо как в сказке, голову с плеч.

– Спасибо на добром слове, княже, Тимур пожалел, а тебе, значит, голова моя понадобилась. Вообще-то за такую мою весточку подарками одаривать надо, а не голову с плеч.

– Совсем ты сдурел, елецкий, тебе еще и подарки!

Гляди, Милюгучьев, я думал, что наглее твоих новгородских, да моих рязанских, только мы с тобой, сами новгородцы-рязанцы, а тут еще вот ты поди ж ты, елецкие—то поширше.

– Нет больше елецких, один я...

– Да, – один! И еще вякаешь тут брякаешь чего-то, вест-ни-чек, ух!... А Тамерлан-то, прав ты елецкий, он – то пожалел! И не только тебя. Че – во зенками лупаешь? Слово – то ведь его, действительно – сло-во! Не нарушит. Знаю я его. И вон, новгородец тоже знает его, сидит, вон, потупился. Ну, Пашка, скажи, аль не прав я?

– Прав, – сказал новгородец Павел Милюгучьев и поднял глаза свои на елецкого. Аж вздрогнул елецкий, хлестче тимуровых стреляли в него глаза купца-откупщика новгородского.

– И откуда ж вы его так знаете?

– А оттуда! Торговые дела с ним имели! Еще когда он в Туркестане со всеми этими шахами—падишахами возился. А я шелк вез из Китая, – новгородец поднялся и тоже стал ходить туда-сюда, и ему ничего не стоило просто отнять мой товар и,.. – задницу мою на один кол, а голову на другой...А он сказал – вези куда везешь и слово дал, что никто меня не тронет. И вот я здесь! Обещал он тебе, что не пойдет на нас коли плюнешь ты на икону, так и не пошел бы, коли слово он дал. А он – дал!