Владимир Шаров: По ту сторону истории - [176]

В развернувшейся дискуссии о Платонове и реализме критики позитивно или негативно поминали и воскресение – разумеется, в метафорическом смысле. Но это описание бессмертия и воскресения589 будет, тем не менее, непонятно вне полемического интертекста с романом Леонова. В романе Леонова отцы терпят фиаско, непонимание распространяется по всем линиям связи персонажей, конфликт поколений расползается по всем временам и ситуациям, и в итоге каждый из главных персонажей оказывается лицом к лицу с собственным одиночеством. Холод в романе побеждает тепло – что символизирует гибель космической экспедиции в фантастическом будущем романа. Эта гибель – еще один знак «антифедоровской» идеологии романа Леонова. Роман заканчивается смертью комиссара железной дороги на операционном столе и описанием его бессмертия как великанской тени в космическом пространстве – очевидным полемическим противопоставлением всей теории федоровского воскрешения в земном братстве. Начальник депо – антагонист комиссара – разоблачен во время чистки собственным братом и арестован НКВД. Крах постигает земное возможное братство сразу во всех возможных сюжетных линиях и мирах (а дети будущего плюют на шляпу автора, отправившегося посмотреть это будущее). В романе Леонова много всяких сложных, глубоко интертекстуальных линий, он по-своему деконструирует литературные нарративы своего времени, но принципиальным для нашего рассуждения является подспудная полемика со всей мифологией «братства в воскрешении». Настоящий герой романа – не умирающий большевик, продуктивную никчемность которого подчеркивали все, атаковавшие роман на страницах «Литературного критика» и других изданий, а «скрытый враг» – начальник депо, который вовсе не собирается быть врагом новой власти. Он честно работает день и ночь на должности, достигнутой большим трудом и с самых низов положения (пришлось симулировать неграмотность при дипломе инженера и начинать с разнорабочего в депо); он вступил в компартию и излагает даже собственную теорию коммунистического будущего в духе сталинизма. Но каинова печать человека прошлого закрывает ему дороги в будущее. Прошлое в романе сильнее будущего, и оно убивает. Напротив, в рассказе Платонова прошлого нет вовсе. Все происходит здесь и сейчас, лишь отдельные истории ближайшего прошедшего сотрудников депо отсылают нас к недалекому прошлому – но только в форме искоренения его как недостатка. Мир переполнен полнотой актуального.

Если реакция Горького на рассказ Платонова нам неизвестна (скорее всего, он не успел его прочесть), то резко негативная реакция на роман, которого он очень ждал, говорит нам о том, что он понял смысл леоновского высказывания и, как человек утопического романтизма и веры в неумирание, категорически такое описание советского мира не принял. Напротив, Сталин, ознакомившись с романом, роман одобрил, но предложил линию будущего из примечаний ввести непосредственно в текст, то есть ликвидировать будущее как отдельное обособленное нарративное измерение – с чем Леонов не согласился590.

Эта забытая и вообще малоизвестная дискуссия 1930‐х годов оживает и разыгрывается заново перед нами на страницах «Воскрешения Лазаря». Шаров сталкивает несколько различных концепций. Воскресению «натуральному» противостоит воскресение средствами памяти (близкое концепции «Дороги на океан»). Но самое бурлескно-макабрическое в романе составляет история Коли Кульбарсова, выдвигающего концепцию чекистского воскрешения и при помощи чекиста Спирина реализующего ее. В «походе» Коли из Москвы во Владивосток читатель «Дороги на океан» узнает путешествие старого большевика Курилова из Москвы на океан, такое же сплетение реальности и вымысла, приводящее в движение временные и культурные пласты. В сцене же народного ликования по поводу воскрешения расстрелянного Лазаря Кагановича (где несколько поездов с несколькими Лазарями Кагановичами, стоящими в белых одеждах на гробе, курсируют по железным дорогам страны, встречаемые восторженными толпами) опознается удивительный синтез тем «Дороги на океан» с Лазарем Кагановичем из рассказа Платонова. Тему бессмертия через собирание людей в братстве, обретенном через отцовство, Шаров реализует буквально: воскресшим – бессмертным – наркомом путей сообщения в белых ангельских одеждах.

Лазарь Каганович, одетый в длинные белые одежды, казался не советским наркомом, а то ли ангелом, то ли Ильей Пророком, летящим по небу в огненной колеснице. Что за одеяния на нем были – римская тога, саван, а может, развевающиеся одежды Колиных антропософов, – мне, честно говоря, выяснить не удалось, да и важно ли это?

Едва от тех, кто стоял рядом с путями, делалось известно, что Лазарь близко, в истомившемся народе начиналось неслыханное ликование.

Между тем сначала совсем тихо, потом все громче, громче, и вот уже в ушах не было ничего, кроме ревущего, будто стадо диких слонов, гудка двух паровозов. Поезд приближался, и крики радости, счастья, любви к воскресшему усиливались и усиливались, хотя давно казалось, что больше некуда – все и так кричат, до предела напрягая голос. Наконец поезд делался виден. К счастью, платформа была высокой, вдобавок сам Лазарь стоял на крышке гроба, то есть еще выше, в итоге его мог видеть каждый, даже оказавшиеся в дальних рядах маленькие дети