Вкус любви - [34]

Я хотела снова устроиться рядом с ним, но он быстрым движением схватил «Ирену» и открыл ее в самом начале.

— Прочти две первые страницы.

Мне бы хотелось, чтобы люди поняли, что я пережила тогда, сидя по-турецки на мягком и одновременно шершавом «ковре» из волосков этого мужчины, в теплом, сладострастном полумраке комнаты, изолированной от всего мира. Я редко испытывала подобное опьянение, когда все воспринималось мною в позитивно-калейдоскопической манере. Не успела опустить взгляд на первые строки Арагона, как оргазмический припев Элеоноры взорвался во влажной тишине, словно невероятный вихрь любви и восторга; и в то же время эти начальные страницы рассказывали мне о сне, боли, губительном сладострастии черной ночи такими словами, перед силой которых меркло все, что я могла читать раньше. В буквальном смысле пораженная, откинулась назад, открыв рот и широко улыбаясь. Я объяснила Месье голосом, теряющимся в басах Turtles:

— Этот текст плюс эта музыка… улетаю.

Я принялась читать так, словно ела что-то вкусное, не в силах сдерживать после каждой фразы блаженный вздох. Мне казалось: я пустая ореховая скорлупа, наполняемая красотой мира, утопающей в этом сиянии. Я вяло сопротивлялась такому ощущению, слишком восхищенная, чтобы остановиться. Как описать этот момент глубокого одиночества и вместе с тем безумного ликования? Я чувствовала себя, как кто-то, видевший, слышавший, касавшийся Мессии, знала: Месье со своим трезвым взглядом не мог до конца понять, к какому чуду мы прикоснулись. Курение помогало мне избавиться от всех механизмов защиты и впитывать магию как губка. Тем не менее мне необходимо было выразить свой восторг, чтобы хоть кто-нибудь меня услышал. Чтобы Месье понял, до какой степени это мгновение стало нашим апогеем. Думаю, в первый раз за все время я назвала его по имени. И тут же, издав долгий, счастливый вздох женщины, переполненной любовью, испытала безудержную потребность высказаться, как это обычно бывает после травки:

— Как можно так хорошо писать? Я даже хочу сказать: не просто хорошо писать, а на километры выше этого. Я никогда не читала ничего более красивого и правдивого. Арагон на вот этих двух страницах напоминает мне Моцарта. Если убрать хотя бы одно слово, перенести хоть одну запятую, — все рухнет. Истинное совершенство!

Месье не уловил двойного смысла моей возбужденности, поняв лишь один. Как кандидатка в писатели, я испытывала противоречивые чувства: глубокое религиозное восхищение и ревность или даже, может быть, подавленность. Как и во время первого прочтения «Лолиты» (о, Набоков!) я осознавала: каждая дивная фраза, отточенная с тщательностью ювелира, вовсе не была результатом долгой работы или корректуры. Она плод гения, и, чтобы создать нечто подобное, мне пришлось бы провести не один час в пустой комнате, раздражаясь, отрекаясь и снова обретая надежду. Прочитав эти страницы, я прекрасно осознавала всеми фибрами своей души, что никогда не смогу состязаться с такими талантами. Я ощущала это почти спокойно, как принимаешь данности природы и жизни. Лишь такая покорность судьбе причиняла мне боль.

Месье подтвердил с серьезным видом:

— Согласен, красиво.

В эту секунду, даже если он не испытывал тех же авторских мук, я подумала, как восхитительно, чудесно и опьяняюще разделять с мужчиной страсть к слову и подобным вещам, находить в мужской брутальности немного утонченности женщин, которые гораздо больше любят проводить время за чтением и пятьдесят процентов своей жизни проживают, представляя себя на месте книжных персонажей.

Месье взял у меня книгу и раскрыл ее чуть дальше. Пока я меняла музыку, он начал читать отрывок, навсегда превративший мою искреннюю симпатию к Арагону в поклонение этому писателю. Речь шла о лоне Ирены. Всякий раз, когда я слышала, как Месье произносит «лоно» или «вульва» (насколько я помню, Арагон был единственным, кто употреблял слово «вульва», не вызывая у меня отвращения), мое ухо, хотя и привыкшее к подобным звукам, трепетало от смущения и удовольствия, настолько сладко звучали эти откровенные существительные в одновременно взрослых и мальчишеских устах Месье! По его блестящим глазам, по радости, которую он извлекал из ситуации, было очевидно, что, несмотря на свой возраст и жизненный опыт, он по-прежнему испытывал удовольствие, распутничая языком перед юной девушкой.

За этим последовала вдохновленная беседа — он рассказал мне, какие издания есть в его коллекции, и я, словно наяву, увидела эти стопки редких книг в невероятных переплетах, где, возможно, и по сей день остались ДНК Мандьярга или Калаферта. Я обожала Месье и за его библиотеку, и за мечты о том, как могла бы провести в ней две ночи и два дня, устроившись в большом кожаном кресле, с чашкой кофе в руке, в рубашке Месье на голом теле, которую он срывал бы с меня каждые полчаса, — так в его представлении выглядела бы закладка в книге.

В какую-то секунду, движимая порывом нежности, я снова уткнулась в сладкий аромат его волос, нежную кожу. Просто невероятно, до какой степени я могла обожать этого мужчину, испытывать к нему страсть, схожую с наваждением, и настолько не уметь выразить свои чувства. Так мучиться от желания погладить его торс или не раздумывая поцеловать. Устроившись под мышкой, источающей легкий аромат, я смотрела на него, как на загадочный иероглиф. Даже не верилось, что он совсем недавно занимался со мной анальным сексом и травмировал мою уже сложившуюся сексуальность начинающей развратницы, — сейчас Месье был нежным, невероятно бархатистым, как страницы этой книги.