Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438) - [56]
Цель венецианской политики Пикколомини видел в том, чтобы установить постоянный контроль над папством и покончить с присутствием империи в Италии. Размышляя над этим, он ставил риторический вопрос Сигизмунду: «С каким хитрым умыслом, как ты думаешь, будет созван собор во Флоренции, если не для того, чтобы на соборе главенствовал папа, чтобы были назначены кардиналы (нужные папе. — Н. П.) и чтобы папский престол непрерывно находился в руках венецианцев, благодаря чему они приберут к своим рукам и империю?»[548] В том, что папа Евгений IV действует в интересах своих соотечественников, Эней Сильвий не сомневался. По его мнению, германскому императору следовало сделать все, чтобы собор не был созван во Флоренции. Поскольку еще оставалась надежда, что из-за финансовых проблем авиньонский вариант будет провален, он считал, что Сигизмунд должен сам явиться в Базель, и тогда ему удастся перенести собор туда, куда сочтет нужным. Но в первую очередь он призывал германского императора повлиять на позицию греков[549]. Судя по всему, автор письма готов был принять его план по перемещению собора в венгерскую столицу[550].
Это говорит о том, что Эней Сильвий и те, кто подобно ему оценивал ситуацию, видели опасность в том, что вопрос об униатском соборе с греками становится средством национально ориентированной политики. Фактически всего лишь субъектом такой политики стал и сам папа. В этом смысле Флоренция как место проведения вселенского христианского форума казалась едва ли лучшим вариантом, нежели Авиньон. В обоих случаях уния с Востоком не обещала установить единство на Западе, но становилась фактором раскола.
Ферраро-Флорентийский собор действительно практически не получил настоящего признания за пределами Италии. Разрыв между папой и Базелем дал повод светским правителям сделать выбор между этими двумя полюсами. Арагонский король Альфонс V открыто перешел на сторону Базеля. К этому же склонялся французский двор, несмотря на формальный нейтралитет. О нейтральной позиции заявили также немецкие князья и австрийский герцог Альбрехт[551]. Начавшийся собор на самом деле становился делом итальянской нации. Не случайно впоследствии под его главным декретом «Laetentur Coeli», которым в 1439 г. была провозглашена церковная уния с Византией, 70 процентов подписей принадлежали именно итальянцам[552].
Когда в 1453 г. на Западе господствовало мнение о том, что падение Константинополя — это божья кара, понесенная греками за игнорирование ими флорентийской унии, то удивительным диссонансом прозвучало суждение одного австрийского клирика. «Я не знаю, — говорил он, — за ниспровержение каких врагов веры христианской должен я молить Господа. Если попрошу его обратить гнев свой против турок, то боюсь, что мольба моя не будет услышана. Ведь недавно Господь послал их несметное войско, чтобы осадить и взять Константинополь — тот самый город, который под влиянием папы разорвал договоры, заключенные перед этим с Базельским собором. Но возмездие до конца еще не свершилось. Кто знает, не нашлет ли Господь снова турок, чтобы в наказание отдать им на разграбление Рим и Италию»[553]. Как видно из этих слов, Флорентийский собор воспринимался в данном случае как союз Византии с папой, а последний стойко ассоциировался с итальянской нацией, из-за чего, по мнению автора, и Италия должна была вместе с греками понести заслуженную кару.
В связи с этим следует сказать еще об одном аспекте. Для Византии ориентация на папство не принесла практически никакой пользы. Но для противоположной стороны последствия оказались весьма значительными. Византийский фактор в руках папы стал тем средством, которое обеспечило ему победу над западным конциляризмом[554]. Это стало возможным в результате того, что Ферраро-Флорентийский собор, противопоставленный оппозиционному Базелю, восстановил статус римского понтифика в том виде, в котором он оспаривался конциляристами. Прежде всего в этом отношении союз с греками был выгоден папскому престолу. То, как на униатском соборе был решен вопрос о папском примате, означало серьезные последствия в первую очередь для западной церкви.
Византийцы традиционно считали главным препятствием для заключения унии чисто догматический спор о filioque. Все остальные пункты казались им второстепенными. Поэтому когда дискуссии по данной проблеме закончились, они склонны были считать, что более глубоких разногласий с латинянами не существует[555]. Постановка вопроса о примате в весьма неожиданной для них форме была навязана папой. Греки никогда не отрицали примат Рима над восточными патриархатами, но трактовали его исключительно как первенство чести, не имеющее прямого отношения к церковной юрисдикции. Требования, предъявленные папой во Флоренции, простирались гораздо дальше, и на самом деле решение этого вопроса имело гораздо большее практическое значение для самой западной церкви. Принятые на Флорентийском соборе формулировки о папском примате опровергали ранее утвержденные концилиарные представления о главе римской церкви и в полном объеме возвращали ему авторитет наместника Христа. Отменялся основополагающий для конциляризма тезис о супрематии церковного собора. Тем самым на Западе восстанавливалась традиционная монархическая структура церкви
