Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438) - [54]

принимается второй декрет — о процедуре крещения евреев и о социальном статусе новообращенных[536]. Судя по его содержанию, замышлялась исключительно масштабная акция. Декрет предусматривал введение исключительных мер в отношении всех отказавшихся переходить в католичество, вплоть до особой формы одежды и создания гетто. При этом весьма показательно, что под действие декрета попадали не только евреи, но и вообще все иноверцы (Judeiaut alii infidèles), поэтому будущие миссионеры должны были знать один из четырех языков — еврейский, арабский, греческий или халдейский. Греков, возможно, и не приравнивали к обычным иноверцам. Включение греческого языка в этот список наверняка было продиктовано ожиданием предстоящей церковной унии и, следовательно, имело бы смысл только после ее заключения. Эта деталь указывает на прямую связь двух актов XIX сессии Базельского собора. Реализация второго декрета скорее всего должна была начаться после реализации первого, т. е. после заключения унии с греками. Одно привязывалось к другому. Объединение с восточными христианами призвано было подготовить почву для полного очищения христианства по канонам западной церкви и для максимального расширения его конфессиональных границ.

Этот универсализм пытался искать выход и за естественные пределы христианства. Теоретически считалось возможным крещение мусульман и распространение христианской религии на исламский мир. Жерсон, рассуждая о воссоединении греков и латинян, писал, что единение под эгидой вселенской церкви в конечном итоге должно охватить всех — язычников, турок, иудеев и сарацинов[537]. Иоанн Рагузанский, находившийся в Константинополе и имевший возможность наблюдать ислам вблизи, считал решение такого рода задачи вполне допустимым. В одном из своих посланий кардиналу Чезарини он пишет о якобы возникшем смятении среди турок, причиной которого стало предсказание пророка Мухаммеда. Оно гласило, что основанная им религия просуществует восемьсот лет. Поскольку этот срок на исходе, то, как считал автор письма, «множество мусульман уже усомнилось, настоящим ли был пророк, в которого они верят». Отсюда он делал вывод, что многие из них чувствуют себя обманутыми и охотно поменяли бы веру, если бы только видели, что хорошо обстоят дела у христиан. «Если Бог ниспошлет единство церкви и установит мир между христианскими правителями, — писан доминиканец, — то легко будет не только Грецию, но и большую часть Азии освободить от этой зловещей секты — не из-за мощи христиан, а потому, что мусульман поразил раскол»[538]. Если при этом вспомнить, что одновременно Иоанн Рагузанский успевал интересоваться перспективой обращения в католицизм жителей Боснии, то нетрудно еще раз предположить, что грядущее объединение с греками воспринималось им как часть глобального процесса внутренней интеграции и унификации христианства, расширения его географических границ. По всей видимости, в системе конциляризма уния означала не что иное, как превращение византийской церкви в структурно-национальное звено католической вселенской церкви.

Из всего сказанного можно сделать вывод, что идея церковной унии с Востоком стала одним из источников, питающих универсалистские тенденции на Западе, носителями которых стали империя и конциляризм. В первом случае востребованной оказалась византийская доктрина об универсальной власти христианского императора. Во втором случае унию с православием воспринимали как один из аспектов общей консолидации христианского сообщества, основанного на безусловном признании католического вероучения[539], и одновременно оценивали как важнейший фактор этой консолидации. Византийское мировосприятие, также проникнутое универсализмом, теоретически могло положительно откликнуться на этот вызов. Но этот вопрос гораздо сложнее, и к нему еще предстоит вернуться[540].

Выше была сделана попытка осветить лишь один аспект влияния византийского фактора на европейскую политику. Но уже из содержания предыдущих глав явствует со всей очевидностью, что у проблемы была и другая сторона. Как уже было заявлено в самом начале, интеграционные тенденции на Западе появились в качестве ответной реакции на его внутреннюю дезинтеграцию. Вопрос о греках оказался тем материалом, который начал подогревать уже имеющиеся межнациональные и межгосударственные противоречия. Византийцы, которые пытались осуществить принцип взаимного примирения между латинянами, едва ли могли представить, что сами станут источником жестоких коллизий, захлестнувших Запад.

Нигде не обнаружилось это так ярко, как в вопросе о выборе места для проведения греко-латинского собора. Византийцы были согласны на любой вариант в Италии. Но Базельский собор в большинстве своем не соглашался на это, опасаясь тем самым передать папе сильнейший инструмент влияния, способный погубить идею церковной реформы. Но, пожалуй, даже это обстоятельство затем отступило на второй план на фоне национальных и политических пристрастий. Предстоящий собор с греками стал рассматриваться с точки зрения политических выгод, и фактически борьба в конечном итоге вылилась в противостояние двух партий — французской и итальянской.